Способен ли на страшное преступление – детоубийство – человек, который так тонко чувствовал и разбирался в тайнах души? Могла ли Оливия много лет жить, зная, кто она, и одновременно создавать такую красоту? Не потому ли она в конце концов и покончила с собой? Если, конечно, Кормак Фицхью сказал правду…
Как вообще пишут стихи? Как часто поэт выкидывает смятые листки, потому что слова не отражают то, что он слышит в глубине души? Сколько стихов остаются неоконченными, потому что одни строки кажутся плоскими и бездушными, а другие – банальными, избитыми, пустыми? Сколько страниц нужно выбросить в корзину до того, как в голове вдруг появляются именно те нужные слова, на которые откликается сердце? Легко ли Оливия писала стихи, или ей были свойственны муки творчества? Захватывал ее процесс или утомлял?
Ратлидж вспомнил начало одного из ее стихотворений о любви:
Любовь
Прилетает на крыльях огня,
Опаляет сердце тоской,
Раскаленный жар
Не дарит покой,
Лишь рубцы оставляет от страшной потери.
И невинности крах…
Сколько раз Оливия переписывала эти строки, пока наконец не была удовлетворена ими?
Он побывал в кабинете, где она творила и где умерла.
Там было на удивление чисто.
Стол, где трудился Николас, вырезывая свою флотилию океанских лайнеров, был усыпан стружками, обрезками, тонкой пылью от зачистки шкуркой, пятнышками краски, упавшей с кисти, когда он наносил последние штрихи на нос, иллюминаторы и дымовые трубы. Перед тем как проглотить лауданум, он не убрал свои модели, не подмел, не вытер пыль. Николас как будто был уверен, что на следующий день вернется к своим кораблям.
На столе же, за которым творила Оливия, стояла лишь пишущая машинка, накрытая платком. Ни смятых листков бумаги, ни пера или карандаша сбоку, где она могла бы нацарапать строчку, чтобы после обдумать ее, ни пробы рифмы, которую она нашла слабой. Она точно знала, что больше не сядет за стол и ничего не напишет. Она к своей смерти приготовилась.
Рука его с размаху опустилась на кожаную обложку с выгравированными на ней буквами; удар был настолько сильным, что он почувствовал боль и выругался вслух. Причем выругался изобретательно.
Оливия Марлоу завещала архив О. А. Мэннинг – все ее бумаги, письма и контракты – своему сводному брату Стивену. А Стивен умер.
Где ее архив теперь? И что в нем?
Оказалось, что ни Рейчел, ни священник не знают, что случилось с архивом Оливии Марлоу.
– По-моему… завещание Оливии еще ждет утверждения. Как и завещание Стивена, – сказала Рейчел. – Я-то ее бумагами совсем не интересуюсь. То есть… конечно, архив очень важен для понимания стихов Ливии. Просто мне ее бумаги ни к чему. Если вы имеете в виду, не видела ли я коробки посреди комнаты с пометкой «Бумаги для Стивена»… то нет, я ничего такого не видела. Я просто решила… раз Оливия завещала архив ему, он, наверное, знал, где его искать.