— Не всяк беса отчитать способен, — наконец произнес настоятель.
— Высокое благословление на то нужно, — добавил монах с выпученными глазами.
Архимандрит между тем осмотрел Николая, и борода его снова зашевелилась.
— У нас работников не хватает, — продолжил он — Как забрал Бог преосвященного Корнилия, наступили для нас тяжелые времена. Новгородский архиепископ земли лишил, иконы вывез, утварь разную. Прогневился господь и ниспослал нам наказания одно другого строже. Сим летом погорели, аккурат в Петров пост.
При упоминании последнего несчастья все трое тяжело вздохнули и, шепча бородами, по три раза перекрестились. Николай запустил руку под пояс и извлек оттуда рыжий кожаный мешочек. Он стыдливо положил его на край стола, рядом с яркой выпотрошенной тыквой. Глаза монахов посветлели. Отступив, Николай уловил странное изменение в воздухе. К мягкому и знакомому запаху лежавших под навесом дров начал подмешиваться тоже знакомый, но совсем неожиданный запах.
— Аз был бы счастлив, коли бы мое скромное пожертвование… — начал Николай, но странный запах так быстро усилился, что у него даже перехватило дыхание, он резко выдул воздух из ноздрей и продолжил: — смогло бы оказать…
В этот момент все три монаха сморщились.
— Да благословит тебя Господь, — сказал архимандрит, отводя взгляд от мешочка и покрывая себя крестным знамением, — Послушника за колокольней найдешь. Дрова колет. Ветхой звать.
— Послушника? — удивился Николай. — А разве не монах он? Не инок?
На это бороды снова пришли в движение:
— Старовер он. Негоже в православной обители в иноки раскольников постригать. Ждем, пока не покается, пока не отречется от греховных привычек.
Николай поблагодарил монахов и Бога, трижды перекрестился вместе с ними, поклонился настоятелю и отправился за колокольню. Там, в густом сумраке, старик в косоворотке и с бородой, заправленной за пояс, вдумчиво рубил дрова. Странный и резкий запах, судя по всему, исходил именно от него. Это была смесь человеческого пота и чеснока, которым растирался дед, вместо того чтобы мыться. Старец был точен — чурки легко разваливались под колуном и белыми лепестками разлетались в стороны.
— Желаю здравствовать, — обратился к нему Николай.
— С места не двинусь, — неожиданно ответил старик. — Сам заварил кашу, сам ее и расхлебывай.
Николай не сразу понял, что старец говорит именно с ним. Он даже обернулся проверить, нет ли кого за спиной.
— С тобой говорю, с кем еще. — Старик бросил на Полесова косой взгляд и поставил под удар очередную чурку.
— Батюшка…
— Не батюшка я тебе, — оборвал его Ветхой и ударил топором так, что Николай даже вздрогнул.