— От обиды!.. Мне, может, обидней твово. Да не одни мы такие ловкие, Москва, она завсегда первая, там и народ первый собран.
— Будя вам, — посмеивался Сенька. — Свои обошли, не чужие — тому радоваться надо. А бочки-то эвон, подводы ломят, на всех достанет. Пошли, Филька, может, последний разок вдарим по бездорожью, чтоб грязь полетела.
Мужики грудились у костра на берегу, где в большом медном котле прела каша и куда уже подкатывали тяжелые бочки вина.
Войска одновременно вступили на все мосты. Бродами шла молчаливая конница. Семь колонн, каждая из которых растянулась на один дневной переход, должны утром стоять на Куликовом поле. В одну ночь переправить через серьезную реку семидесятитысячное войско — такой задачи русским воеводам еще не приходилось решать. Лет пять назад она показалась бы им фантастической, теперь же и мысли не возникало, будто государь требует невозможное, и воеводы лишь поторапливали начальников отрядов, а те — своих ратников. Густая сентябрьская ночь окутала переправу, против мостов и бродов неярко горели малые костры, скрытые от степи прибрежными увалами. В селе Рождествено Монастырщина не светилось ни одного огонька. Княжеские люди, расставленные днем от села до опушки Зеленой Дубравы, помогали проводникам полков выйти на свои направления между речками Смолка и Нижний Дубяк. Сотни потревоженных птиц носились в темноте над широким полем, и всюду встречали их приглушенные голоса, конский храп, стук копыт и колес, всюду маячили живые тени, и птицы, вскрикивая от возмущения и страха, уносились за овражистые, обросшие густолесьем притоки Дона и Непрядвы. Головастые молчаливые совы, скользя во мраке на мягких крыльях, ловили куликов на лету, высматривали упавших в траву. За Непрядвой тоскливо выли молодые волки. На Дону серебряно трубили лебеди. Войско наполняло ночь тревогой за многие версты вокруг — даже там, где не был слышен его многотысячный шаг. Оно нависало над пространством, подобно туче в час заката, и другая туча вставала вдали, двигаясь навстречу первой, их столкновение сулило невиданную грозу.
Острее птиц и зверей чуяли в ночи разлитую тревогу воины дозорных отрядов, высланных за Куликово поле. Васька Тупик, спешив своих, растянул их длинной цепью у подножия лесистого холма близ деревни Ивановки, залег в траву рядом с Шуркой, приник ухом к сыроватой земле — ночью она говорила слуху разведчиков не меньше, чем днем говорила глазам. Где-то впереди лишь крепкая сторожа Семена Мелика, но всего задонского поля ей не перегородить, а враг коварен, степь ему — дом родной. С татарской стороны долетали только крики непонятных птиц, сердитый лай лисиц, почуявших человека, да изредка — легкий топот копыт вспугнутых волками косуль и оленей. Со стороны Куликова поля, тревожно чмокая, проносились невидимые бекасы, падали в кочки где-то у речки Курцы. Дважды за ночь Тупик отправлял к воеводе передового полка связных, извещая, что застава не дремлет и не побита врагами. Утром Тупика сменит отряд Андрея Волосатого.