Петробыч пососал трубку, затем поинтересовался.
— Помнится, перед Тегераном аналитическую записку по Гессу готовил Трющев? Его выводы показались товарищам из Политбюро обоснованными. Не так ли, Вячеслав?
Молотов подтвердил – по главным пунктам выводы Трущева совпадают с выводами специалистов наркоминдела по Великобритании и США.
Сталин подхватил.
— Пусть Трющев еще раз займется этим делом. Подключите «близнецов». Их задача выжать из этого буржуазного геополитика все, что ему известно об этом полете, – и после нескольких затяжек из своей знаменитой трубки многозначительно добавил. – Нам еще придется столкнуться с союзниками в оценке этой авантюры».
Здесь Федотов вновь сделал многозначительную паузу, затем поставил вопрос ребром.
— Делай что хочешь, но выжми из этого буржуазного спеца все, что можно, и даже больше…»
Меркулов поддержал.
— Стучись в любые двери…
А Лаврентий Павлович уточнил.
— Жертвуй, кем хочешь…
К моему предложению привлечь к этому делу материалы, касавшиеся Альфреда–Еско фон Шееля, Федотов отнесся настороженно.
— Я этот вопрос не решаю. Придется обратиться к наркому, – после чего несколько минут утомительно выстукивал пальцами по столу.
Наконец заключил.
— А что, можно попробовать.
Берия, выслушав мою просьбу, тут же обвинил меня в склонности к волоките и политической слепоте.
— Пассивно себя ведешь, Трющев! – заявил Лаврентий. – За бумажками не видишь живое дело. Почему не настоял в сороковом, чтобы висшую меру барону заменили сроком? В следующий раз более активно отстаивай свою жизненную позицию. Сейчас у нас с этим Хаусховером проблем не било. А тепер что прикажешь делат? Ждат, пока ты будешь бумажки перебирать?..
Я благоразумно промолчал. Что я мог сказать в ту пору, когда все жаждали быстрых успехов. Не одним же воякам ордена за взятие городов «хватат».
Впрочем, нарком и не ждал ответа.
Он подошел к окну. Несколько минут, с высоты третьего этажа разглядывал небольшой, залитый солнечным светом переулок.
Меня кольнуло – быстрые успехи на фронте менее всего занимали наркома. Куда больше его тревожили неясность задания Петробыча, его, так сказать, невразумительная направленность.
Затем что‑то вроде озноба, будто голову окатили ледяной водой – и до меня четко и раздельно донеслось.
«Гесс! Какой Гесс? Зачем Гесс»?!»
Я растерялся – что за вопль, откуда он, ведь нарком рта не раскрыл! Затем осторожно глянул на Лаврентия Павловича.
Берия, человек тертый, по–видимому, перехватил мой взгляд и, помедлив, с равнодушным видом вернулся на прежнее место, затем, снимая напряжение, наложил резолюцию на мою служебную.