Она картинно вздохнула и с легкой грустью покачала головой.
— Вы также вполне могли вспоминать какие-нибудь прекрасные стихи на тему дня. Но, так и быть, на этот раз декламацией займусь я:
Жила-была Осень.
Коричнево-желтое,
С багряным подбоем пальто
Любила носить и вместо духов
Душилась дымком костров.
Она не любила рано вставать,
Любила пораньше лечь,
И снились ей долгие грустные сны
Про таинство вечное — смерть.
И, встав поутру от печального сна
Про казнь Анны Болейн,
Тихонечко плакала
Осень в платок
Из скомканных листьев аллей.
И горе и смерть чужих королев
И прочих достойных людей
Давали ей повод продолжить плач
В течение нескольких дней.
И мерзла она, и зябла в пальто,
И сердце смерзалося в лед…
И был одинок у Осени дом
И жизни не сладок мед.
Но вот, когда сутки дули ветра,
Осень взглянула в окно
И вскрикнула радостно: «Боже, сестра!
Тебя я ждала давно.
Быть может, будет теперь веселей,
И снова вернется свет,
И снова забудусь я мирным сном,
Где нет убийц-королей…»
И так улыбалась
Осень в окно
И вдруг посветлела сама—
Ах, как же спалось ей,
Покуда в доме хозяйкой была Зима…
Признаюсь, эта неожиданная декламация невольно заставила меня вздрогнуть. Дама это почувствовала, эффектно изогнув бровь.
— Нравится? Как вы вообще относитесь к поэзии?
Я лишь пожал плечами:
— Никак. Я предпочитаю прозу.
Она негромко рассмеялась — черт возьми, готов поклясться, каждый ее жест и слово были заранее продуманы и работали целенаправленно на публику, то бишь на меня. Видели бы вы ее лицо, в то время как она смеялась: утонченное, изысканное, интересно бледное и…
И одновременно – хищное.
Таинство вечное — смерть…
Определенно, эти слова что-то мне напомнили. Я мимолетно нахмурился, пытаясь вспомнить, что конкретно, но мои мысли прервала мадам:
— Значит, вы далеко не романтик. Ну что ж, каждому — свое. А я вот люблю поэзию и, было время, сама баловалась стихотворчеством. Строки, что я только что прочла, принадлежат мне. Вы удивлены?
Наверное, действительно на моем лице мелькнуло удивление — вот так вот: хищницы на досуге слагают сентиментальные вирши. Как говорил великий Пушкин, «ужасный век, ужасные сердца!».
— Ну, прошу вас, признайте, что мои строчки — гениальны! Меня бог не обидел, в юности я и сочиняла, и пела, и писала почти бессмертные полотна… Пока не поняла, что гораздо надежнее — найти обеспеченного мужа и переселиться в вечный и великолепный Париж…
Как хотите, но должен признать, что лишь в этот момент до меня дошел простой и очевидный факт: мы с дамой беседовали по-русски. Дело в том, что я с детства говорил на двух языках: отец и его окружение обращались ко мне на французском, мама и ее компания — на русском. Наверное, поэтому для меня не было особенной разницы, на каком языке говорить. Может, потому и теперь я слушал речь незнакомки, ни на минуту не задумываясь над простой и очевидной штукой: мы сидели в парижском кафе, дама впервые меня видела и тут же заговорила по-русски! Интересно, откуда она узнала, что я из России? На мне это написано, что ли?