Страх подступил, когда закончился в баке бензин. Что мы будем делать? Как мы будем жить? Мне семнадцать, и я беременна; у меня ни школьного аттестата, ни профессии. Рафу восемнадцать, и у него нет ни семьи, ни денег, на которые можно рассчитывать. Денег, что у нас были, хватит лишь на путешествие до Северной Калифорнии. Раф делал единственное, что умел. Он работал на фермах, собирая урожай в зависимости от сезона. Мы жили в палатках, хижинах или щитовых домиках. Годилась любая крыша над головой.
Я помню неизменную усталость, пыль, безденежье и одиночество. Раф не позволял мне работать в моем состоянии, а я и не пыталась. Сидела в лачуге, которая становилась нашим временным домом, и пыталась навести там уют. Мы хотели пожениться. Но сначала я была еще слишком молода, а потом, когда мне исполнилось восемнадцать, мир вокруг стал меняться, сталкивая нас в хаос. Мы убеждали себя, что для тех, кто любит, клочок бумаги не имеет никакого значения.
Мы были счастливы. Я это помню. Я любила твоего отца. И даже когда мы оба начали меняться, я держалась.
В тот день, когда ты родилась – кстати, прямо в поле, в палатке, в долине Салинас, – я была переполнена любовью, которая придавала мне сил. Мы назвали тебя Таллула – потому что знали, что ты будешь особенной, – и Роуз, из-за розовой кожи, нежнее которой я ничего в жизни не видела.
Я любила тебя.
И люблю.
Но после родов со мной что-то произошло. Вернулись ночные кошмары – мне снился отец. Сегодня молодым матерям рассказывают о послеродовой депрессии – но в те времена никто об этом не знал, по крайней мере в лагере сезонных рабочих в Салиносе. В нашей маленькой палатке, тесной и пыльной, я с криком просыпалась посреди ночи. Шрамы от ожогов сигаретой словно пульсировали болью. Иногда мне казалось, что я вижу их сквозь одежду. Раф не мог меня понять.
Я стала вспоминать свое безумное состояние – оно возвращалось. Это меня сильно испугало, я замкнулась; я старалась быть хорошей, правильной. Но Раф не хотел видеть меня тихой и послушной; он тряс меня, умолял сказать, что случилось. Однажды, когда он был особенно встревожен, мы поссорились. Это была наша первая настоящая ссора. Раф хотел от меня того, что я ему дать не могла. Он отпрянул от меня – а может, я сама его оттолкнула. Не помню. Как бы то ни было, он выскочил из палатки, а в его отсутствие я совсем расклеилась. Я считала, что я плохая, что я потеряла его и что он меня никогда не любил – разве такую можно любить? Когда Раф наконец вернулся домой, ты лежала на полу, голая и мокрая, и плакала, а я сидела в оцепенении и просто смотрела на тебя. Он назвал меня сумасшедшей, и я… сорвалась. Изо всех сил ударила его по лицу.