Я пытаюсь удержаться, остаться, но ничего не выходит. Время ускользает от меня. Я открываю глаза – вижу Мару и Марджи, – я хочу им улыбнуться, но сил у меня нет. А это лицо моей матери? Я пытаюсь что-то сказать, но из горла вырывается только хрип. А может, это мне только кажется.
Потом я снова засыпаю.
Дороти сидела в комнате для родственников; руки со сцепленными пальцами лежали на коленях, а колени были сведены так плотно, что терлись одно о другое, стоило ей пошевелиться. Они все были здесь: Мара, которая выглядела какой-то безжизненной и одновременно взволнованной и все время ерзала, Марджи и Бад. Прошло три дня с тех пор, как Талли открыла глаза и попыталась заговорить. Ее тут же перевезли в больницу, где снова началась игра в ожидание.
Поначалу это казалось чудом, но теперь Дороти уже не была так уверена. Она лучше других знала, что чудес не бывает.
Доктор Бивен заверил их, что к Талли действительно возвращается сознание, но предупредил, что после такого продолжительного сна это произойдет не сразу. И долгосрочных последствий тоже не избежать. Звучало логично. Нельзя же проспать почти год, а потом проснуться и попросить кофе с булочкой.
Много месяцев Дороти молилась об этом. Каждый вечер она становилась на колени у постели дочери. Ей было тяжело, измученные суставы болели, но Дороти знала, что боль – это часть цены. Она становилась на колени и молилась, вечер за вечером – осень уступила место темной зиме, а затем снова просветлело, и пришла весна. Она молилась, когда ее овощи пускали корни и копили силы для роста; она молилась, когда из завязей появились яблоки и начали наливаться соком. Слова молитвы всегда были одни и те же: «Господи, пожалуйста, пусть она очнется».
Но за все это время, повторяя слова отчаяния и надежды, она не позволяла себе по-настоящему задумываться об этом моменте. Она боялась представить себе ответ на свои молитвы, словно могла сглазить их.
По крайней мере, так она убеждала саму себя. Теперь ей стало понятно, что это был еще один обман в длинной череде лжи, которой Дороти баюкала себя все эти годы. Она не осмеливалась представить этот момент, потому что боялась. Что, если Талли очнется и не захочет ее знать?
Такое вполне возможно. Дороти очень долго была ужасной матерью, и теперь, когда она наконец смогла что-то исправить и стать лучше, когда осмелилась шагнуть в материнство, в эти перемены все равно было трудно поверить. Поверит ли в них Талли, которая спала и ничего этого не знала.
– Вы что-то напеваете, – тихо сказала Марджи.
Дороти сжала губы: