Негодяй с наслаждением полюбовался гримасой отвращения, которая сама собой нарисовалась у меня на физиономии, после чего поведал, что планы в отношении меня у него весьма далеко идущие, так что сопротивляться бесполезно.
Чего только я ни пыталась – и взывать к его разуму и остаткам благородства, и угрожать гневом цафонских богов, и пугать венькиной местью, которая будет неотвратимой и очень грозной, но все было без толку. И откуда только слова находились! Вот уж не думала, что изучению иностранных языков способствует такая коленопреклоненная поза перед экзаменатором!
Жирный негодяй только посмеивался и талдычил, что раз его один раз уже надули с Зерцалом, стало быть, веры нам никакой нет, и все слова мои весят ничуть не больше, чем высохший и опавший лепесток осенней розы. Ну, или засохшая коровья лепешка, или что-то еще такое же, я не всё в его словах поняла.
Меня рывком подняли на ноги, сунули под нос мою некогда любимую игрушку. Но в каком плачевном состоянии она у них была – это же ужас один! И корпус, и линза заляпаны грязными жирными пальцами, к объективу присохли ошметки какой-то еды. А, самое главное, батарейки были растрачены до конца – как, впрочем, и предполагалось при продаже. И никакой замены во всей округе на ближайшие три тысячи лет..
– Гнев богов постиг тебя, недостойный, – гордо заявила я ему, – а если будешь так со мной обращаться, не только Зерцало померкнет, но и… у тебя отсохнет!
Да, прямо так решительно я ему и заявила. А внутри всё тряслось от ужаса, но я вообще такая: чем самой страшнее, тем я нахальнее. И ведь попала я крепко. Объяснить ему ничего нельзя, вырваться из его лап – тем более. Одна оставалась надежда, что Венька обнаружит мое отсутствие и соберет народ на поиски. Но когда это будет? И что со мной за это время успеют сделать?
Элибаал в ответ на мою дерзость уже занес ладонь для оплеухи, но как-то нерешительно, задумчиво занес. Стало быть, поверил! А потому обошлось без оплеухи – он сделал вид, что просто хотел почесать свою немытою голову корявой лапищей.
А пока что меня пинками и тычками загнали в какой-то темный вонючий отсек стоявшего в прибрежной бухточке корабля, закрыли щелястую дверцу, и чем-то заперли ее снаружи.
Конурка была настолько крошечной, что стоять в ней было невозможно, только лежать, или сидеть, изрядно ссутулившись. Воняло тут гораздо хуже, чем в остальных местах этого мира, под ногами было какое-то грязное тряпье, в углу лежали смотанные веревки.
Ну ладно, ладно, мы еще посмотрим, кто кого – хорохорилась я. А сама сидела, обхватив руки коленями, и отчаянно пыталась сообразить, как можно выбраться на волю. Но вариантов реалистичнее цафонского огня как-то не было в наличии. Тут до меня донесся зычный вопль, скрип весел, плеск воды… Корабль развернулся, а потом, набирая скорость, пошел вперед, покачиваясь на волнах, и я с ужасом поняла, что меня везут в качестве груза или трофея в неведомые края. Ой, мамочки! А как же я, где же я, что же это будет?!