Весна в полном разгаре. Трава и деревья давно уже зеленые. Погода стоит теплая и солнечная. Все мы уже чувствуем конец войны. Тяжелой четырехлетней войны. Сколько пройдено, но еще больше пришлось проползти. Хорошо еще, если это посуху, но такое было редко, чаще – по грязи, болотам, а зимой – зарываясь в снегу. Нормальному человеку невозможно поверить, да и сам я теперь, после стольких лет мирной жизни в теплой квартире, начинаю сомневаться в возможности человека, плохо одетого, голодного, иногда по трое суток без сна, под непрерывными обстрелами и бомбежками, выжить и сохранить человеческое достоинство.
Конец войне. Оставалось пройти каких-нибудь 50–60 километров до Берлина. Кажется, теперь каждый должен был всеми силами стремиться сохранить свою жизнь. Да и трудностей физических больших уже нет. Тепло. Иногда даже удается спать на немецких перинах. И голода нет. В каждом дворе оставлены бесхозными коровы, свиньи, овцы и куры. В погребах и коптильнях на чердаках – окорока и колбасы. Единственное, что вызывает недовольство, – это наша русская лень. Старшины и повара, чтобы не утруждать себя работой, заколют поросенка и, почти не разделывая, в котел. Получает солдат суп, а там половина котелка – жир. И он его не только есть – он на него смотреть не может. Содержимое котелка выливается в канаву, а солдат идет шарить по погребам и чердакам. А то убивают корову, берут печень, а тушу оставляют гнить. Это в то время, когда у нас дома люди умирали голодной смертью. Это я уже о бесхозяйственности нашего командования и партийно-хозяйственного руководства страны. Немцы о своем народе не забывали. У них вслед за передовыми частями шли трофейные команды и эшелонами все, что можно, везли в Германию. А у нас на всем нашем пути по территории Германии, когда население уходило на запад, бродили оставленные коровы и свиньи. А сколько их лежало гниющих, с распоротыми животами!.. А сколько втоптали в грязь одежды, постельного белья!.. Сломали и сожгли мебели, разбили посуды. Сколько сожгли уже занятых целыми, без разрушений, деревень и городов. Не счесть.
Почему я коснулся поведения ст. сержанта Ярового? Да только потому, что это был единичный, из ряда вон выходящий случай. Такого мы за всю войну не только не видели, но и не слышали о подобном. Наоборот, у всех, и у солдат и у офицеров, было желание сделать что-то большое, серьезное, приближающее победу.
Нельзя судить поголовно обо всех, но так воевали все те, кто был рядом со мной, а таких людей прошло немало. Состав солдат менялся чуть ли не ежемесячно. Например, состав нашего взвода топоразведки дивизиона за четыре года сменился пять раз. Одних похоронили. Других отправили в госпиталь залечивать раны, чтобы после выздоровления пополнить ряды других дивизий. И не было случая, чтобы кто-нибудь попытался уклониться от выполнения особо опасного задания, иногда не оставляющего шанса остаться живым. Даже ефрейтор Стрельников (я о нем писал), исключительный трус, никогда не попросил, чтобы его заменили. Он кусал до крови губы, глаза вылезали из орбит, но шел выполнять задание.