Зрение и слух отказывали мне, и, пока кромешная тьма этой ночи еще не стала абсолютной, я не останавливаясь кричал:
— Экон! Экон! — Но как он мог ответить? Ведь он был немым. По моим щекам сбегали струйки слез.
Шелест ветра стих, но в мире для меня было по-прежнему темно, потому что глаза мои были плотно зажмурены от боли. Лошадь остановилась, я пригнулся и вцепился в нее. В какой-то момент все словно перевернулось, и я оказался прямо на земле, среди опавших листьев и хвороста.
Я открыл глаза, мир вокруг был мутным и бесцветным. Рассвет медлил. Деревья раскачивались и скрипели, раненая голова трещала.
Я медленно поднялся и сел, прислонившись спиной к стволу дерева. Моя лошадь стояла поблизости и водила мордой по опавшим листьям в поисках чего-нибудь съедобного. Кровь на голове запеклась, больно стучало в висках. Любое движение вызывало новый прилив боли. «Бывает и хуже» — говаривал мой отец, он не был ни непреклонным, ни стоиком, но умел достойно действовать в любых обстоятельствах.
Я, пошатываясь, встал на ноги и глубоко вздохнул. Снова и снова окликал я Экона, так громко, как позволяла мне рана. Экон не появлялся. В лесу становилось все светлее.
Пришлось ехать в Кумы без Экона. Пропала и моя главная улика — окровавленная накидка. До начала погребальных игр оставалось всего несколько часов. И все же где-то глубоко тлела слабая надежда на то, что я смогу выжать правду из тех, кому она была известна.
Лес словно сжался с наступлением рассвета. За деревьями виднелись камни, окружавшие вход в пещеру Сивиллы, и даже блестел кусочек моря. Как легко я сбился ночью с дороги! Ночь, с ее мраком, не только ограничивает поле зрения человека, но и притупляет его чувства. Да и удар по голове тоже не способствует трезвой оценке действительности.
Уже через пять минут я выехал из леса в каменный лабиринт, с опаской поглядывая по сторонам и больше боясь увидеть Экона, чем не увидеть его. То и дело я принимал какой-нибудь пень или же серую груду камней за его тело. На дороге, проходившей через Кумы, в этот ранний час еще никого не было, но над домами вставших спозаранку людей уже поднимались столбы дыма. Я подъехал к дому Иайи в дальнем конце деревни. Дым над ним не поднимался, все было тихо, и в окнах не горел свет. Я привязал лошадь и направился в обход дома.
Узкую тропинку, ту самую, по которой к нам поднималась Олимпия после нашего визита к Сивилле, я нашел быстро и пошел по ней вниз через мелкий кустарник. Местами тропа становилась едва заметной, а порой вообще пропадала. Несколько раз я ступал на качавшиеся плиты, с трудом сохраняя равновесие. Это была не та тропа, по которой прогуливаются ради удовольствия. Она больше подходила искателям приключений, у которых могли бы быть свои причины пользоваться ею.