Солнце закралось за края штор, и его блики лежали на полу двумя длинными ослепительными полосами. В горячей, душной комнате стоял запах виски, достаточно сильный, как от человека, который как следует набрался, и он, казалось, исходил от меня: непреодолимый вездесущий запах, словно я упал в чан с этой жидкостью и искупался в ней. Мне это не понравилось. Я не понравился сам себе. Моя голова раскалывалась. Кровать, на которой я лежал, была слишком мягкой и слишком горячей. Я подумал об окровавленном лице женщины с дырой в голове, сквозь которую можно просунуть палец, и мне это тоже не понравилось.
Я посмотрел на две ослепительных полосы солнечного света на полу. Видел я довольно расплывчато, но ковер казался знакомым. Там были дырки, прожженные сигаретами, которые я ронял на него. В нем была рваная прореха рядом с окном, там, где его прожевал щенок спаниеля Бенни. От ковра там мало что осталось, но какое это было облегчение — видеть его, так как это означало, что я лежал в своей комнате и на своей постели, а окровавленное лицо женщины, вероятно, было ночным кошмаром. Вероятно…
Внезапно мужской голос произнес:
— Он воняет как винокуренный завод, и он такой же промокший, как макрель.
Голос, от которого у меня по спине пробежали мурашки. Голос Брендона.
— Кто эта женщина вон там? — продолжил голос. — Вы ее видели до этого?
Ему ответил Миффлин:
— Первый раз вижу.
Я посмотрел сквозь прищуренные глаза — они были там: Брендон сидел на стуле, а Миффлин стоял у подножия кровати.
Я лежал не шевелясь и отчаянно потея. Мой затылок ощущался так, словно мне удалили кость. Он казался мягким, словно там была дырка: дырка, впустившая внутрь сквозняк, который внезапно подул у моей подушки.
Миффлин открыл окно рядом с кроватью. Чтобы добраться до окна, он отодвинул в сторону штору, и лавина горячего, ослепительного солнечного света обрушилась на мое лицо, послав мне в голову пулеметную очередь боли.