Татьяна Доронина. Еще раз про любовь (Гореславская) - страница 38
Таня ничего не выясняла и не узнавала. Но утром на съемочной площадке услышала, как словоохотливая ассистентка сказала, обращаясь к реквизиторше: «Тот уехал. А то этой тяжело с тремя-то одновременно». — «Почему тяжело, — ответила реквизиторша, — это для нее не предел». На следующее утро, когда Олег ушел на съемки, Таня собрала чемодан и пошла на станцию. Поезд был только через три часа. Прибежал Олег, пытался что-то объяснять.
Таня молчала. Ее почему-то знобило и мутило.
30 августа рано утром она приехала в Сталинград, который только что стал Волгоградом. Таню поселили в квартире рабочей семьи с тракторного завода, которая сдавала одну из комнат своей двухкомнатной квартиры. Труппа театра в основном состояла из артистов среднего возраста, самой молодой парой были Кузнецовы. Амплуа Вали Кузнецовой — лирические героини, на роль Гали в «Олеко Дундиче» они с Таней были назначены вдвоем. Кузнецовы тоже жили в коммунальной квартире, но с одной соседкой. До этой соседки в ее комнате жил Смоктуновский.
Валя тут же посвятила новую подругу во все подробности театрального быта и интриг: какие спектакли ставил Фирс Шишигин, как принимала их публика, как «съедали» этого незнакомого ей Фирса в театре и в городе, как новый режиссер Покровский, назначенный главным режиссером вместо Шишигина, решил ставить «Дундича», потому что уже ставил эту пьесу в других театрах, и она имела успех, что публика больше ходит на веселые спектакли, что можно подписаться на хорошие книги…
— А ты как себя чувствуешь? Тебя не тошнит? — вдруг неожиданно спросила она Таню, ловко накрывая на стол в своей уютной комнатке.
Правильно! Вот оно, нужное слово! Ее тошнит от всего, что с ней случилось, от всего, что с ней сделали, от отвращения, от бессилия и растерянности. Ее тошнит от жизни, и вообще тошнит, и сонливость какая-то нападает в последнее время.
— Тошнит. Очень! Очень сильно тошнит! — сказала Таня с чувством.
— Первый раз? — округлила глаза Валя.
И Таня поняла, что Валя спрашивает ее вовсе не о мироощущении и что она права. Не только от мерзости жизни ее тошнит… С ней действительно произошло то, в чем она боялась себе признаться, во что ей не хотелось верить, так неуместно это было сейчас.
— А он знает? — спросила Валя.
— Нет. И не надо, чтобы знал.
— Ладно. Я договорюсь, — пообещала Валя.
Она договорилась. Скоро Таня уже лежала в белой палате и, глядя в потолок, слушала, как переговариваются шепотом соседки по палате.
— А что девочка, которая все молчит, в первый раз?
Да, все, и плохое, и хорошее, когда-то происходит в первый раз. В тот первый раз, когда все было кончено, врач, снимая перчатки, сказала Тане: «А у тебя двойня была, мальчик и девочка. Жалко». Вот так повторилась с ней мамина судьба, у которой первые мальчик и девочка родились не жильцами. А у нее, у Тани, не родились совсем. Потом она всю жизнь будет корить себя, считая, что совершила страшный грех — Бог, пожалев ее, подарил ей деток вместо тех, потерянных мамой, окрещенных ночью и захороненных в далекой Ярославской земле, а она их еще раз похоронила. Но знали ли мы тогда, в те далекие, неверующие годы, что это грех, грех страшный и неотмолимый? Хотя душа болела, болела все равно у каждой женщины, которой такой грех приходилось совершать.