— Не очень-то для меня лестно, но, по-моему, больше никого другого нет. По крайней мере, таковы результаты голосования. «На политическом горизонте нет конкурентоспособных претендентов», — говорят они. Тяжеловесы износились, а молодежь слабовата. То у них штаны в обтяжку, то они евреи, то латиняне, то негры, то еще что-нибудь в том же духе. В общем, не годятся для наших демократических выборов... Дерьмо, как сказал бы Пол Боннер.
Филис направилась к кушетке, но остановилась взять сигарету из пачки на туалетном столике. Энди протянул ей зажигалку.
— Точно отмечено, к сожалению. — Она опустилась рядом с мужем на кушетку.
— Что?
— Они правы. Я все думаю, кого они еще могли предложить?
— Вот уж не предполагал, что ты такой специалист в этой области.
— Не смейтесь, мистер... Как там тебя назвал этот ужасный тип? Мистер Высокомерие... Я уже многие годы не пропускаю выборов.
— Пророчица из Хай-Барнгета, — засмеялся Тривейн. — Мы дадим тебя напрокат Нику Греку.
— Нет, в самом деле! У меня своя система, и она себя оправдала. Берешь фамилию кандидата, прибавляешь в начале слово «президент». Это звучит иногда правдоподобно, а иногда нет. Я ошиблась только один раз, в шестьдесят восьмом. — Значит, совпадение?
— Сложнее, когда избирают священника: приходится вдаваться в подробности. Кстати, человек, который сейчас там, наверху, по моей системе вполне подходил. Он и тебе, кажется, нравился.
— Он не будет больше баллотироваться. Спокойствие Филис тут же исчезло.
— Этого ты мне не говорил, — тихо и напряженно сказала она.
— Есть вещи, которые...
— Ты должен был сказать об этом в первую очередь.
Филис стала очень серьезной: игра перестала быть игрой.
— Извини, — сказал Тривейн. — Я реагировал на информацию по мере ее поступления.
— А следовало бы по мере важности.
— Все верно.
— Ты не политик, ты бизнесмен.
— На самом деле ни то, ни другое. Мои деловые интересы надежны, но второстепенны. Последние пять лет я работал на госдепартамент и одну из самых крупных организаций в мире. Если тебе так хочется определить, к какой категории я отношусь, то скорее мне подойдет ярлык «на службе обществу».
— Нет! Ты слишком рационален.
— Послушай, Фил... Мы ведь разговариваем, а не воюем.
— Разговариваем? Ну нет, Энди. Это ты разговариваешь! Целыми неделями и с кем угодно, только не со мной.
— Я же объяснил: все было так неопределенно, надеяться было рискованно.
— А теперь все изменилось?
— Не уверен. Знаю только, что пришло время, о котором мы так много беседовали. Но ты, кажется, не собираешься за меня голосовать?