— Да, для отдыха эти места явно не подходят.
— Грязь, перенаселение, криминал, опасность инфекционных заболеваний.
— Ты говоришь так, словно сам бывал в этих местах.
Бауман только улыбнулся и продолжил:
— Где он останавливался? С кем встречался? Какие кредитные карточки использовал? И еще много чего.
— И что же?
— В каждой из своих поездок он встречался с тремя мужчинами. Один из них — вышедший на пенсию генетик из Англии по имени Йэн Кендалл. Второй — французский врач Жан-Клод Бельво, практикующий, представь себе, не где-нибудь, а в Нью-Дели. А третий — эпидемиолог.
— По имени…
— Дэвид Геррин.
Барнард от удивления непроизвольно открыл рот.
— Директор Антарктических программ.
— Именно, — подтвердил Бауман. — Ты явно захочешь продолжить с ним знакомство.
После ухода Барнарда Дэвид Геррин, сидя за своим столом, внимательно смотрел на висевшую на стене вставленную в рамку фотографию Дакки. Барнард спрашивал его о ней. «Стоит им узнать, что я оттуда родом, — думал Геррин, — они начинают задавать одни и те же вопросы». Это фото сделано в часы пик? Сколько людей живет в этом городе? Когда на город налетают тайфуны? На что похожи тамошние трущобы?
Из телевизионных новостей им известно о штормах, наводнениях, голоде, эпидемиях, геноциде, сотнях и тысячах жертв. Некоторые вспоминали благотворительный концерт, в котором участвовали очень известные музыканты и эстрадные артисты. Однако спустя короткое время большинству из них название этого города практически ни о чем не говорило.
«Как же мы были бедны», — думал Геррин, глядя на снимок и мысленно возвращаясь к недавнему визиту Барнарда. Бедны совершенно не так, как понимают термин «бедность» в этой стране. Бедняки здесь живут, как члены королевской семьи по сравнению с тем, как живут бедняки в его стране. Они приходят в определенные офисы раз в месяц, и им вручают там деньги, чистые и ничем не обремененные. За это они не делают ничего. Ничего. Жители Бангладеш не могут себе этого представить.
Он вспомнил себя сидящим возле своей матери — это были его первые воспоминания — на громадной, покрытой клубящимся вонючим паром свалке, простирающейся настолько, насколько хватает глаз. Это был его мир. Рассказать здешним людям о том, какой смрад стоял там, было невозможно, не хватало ни словесных, ни описательных средств: гниющая пища, разлагающаяся плоть, горящий хлам. И жара. Одна бесконечная компостная куча. Матери постоянно приходилось следить за ним, чтобы Дэвид не сгорел. Когда она находила что-либо съедобное — сердцевинку яблока, рыбью кость, кусок заплесневелого хлеба, — половину находки она съедала сама, а его заставляла съедать вторую половину.