Люба уже суетилась возле стола.
– Ой, – всплеснула она руками. – Так вам же сначала-то с дороги умыться бы надо, да? Как я не сообразила! Вы ополосните руки-то вот тут, у умывальника, а уж попозже, к вечеру, я и баньку растоплю.
– Нет, руки-то я помою, чего уж, а вот баньку… да на кой она мне? Я ж с города, помытый. Каждую субботу моюсь, это уж у меня закон такой: как только суббота, мне ванну принять требуется – ноги там помыть, голову, уши…
– Да я поняла, поняла, – кивала Люба. – А только разве ж баньку-то с ванной какой сравнишь? Я ж и веничек свеженький запарю, и сама по спинке пройдусь веничком-то, а уж потом и самогоночку в запотевшей рюмочке, а?
Петр Сигизмундович помялся.
– А нельзя… чтоб рюмочку-то без баньки? Чего нам вечера ждать? – скромно взглянул на хозяйку гость. – Это я вам так намекаю… К тому, что вот вы уж все котлеты вытащили, на стол поставили, а бутылочки-то никакой и не видно.
– Это я ее еще из холодильника не достала, – хихикнула Люба и вдруг насторожилась. – А вы чего-то с таким вниманием к рюмочке? Вас жена не из-за пьянства бросила?
– Какая жена? – оторопел гость. – Не было у меня никого.! И не из-за рюмочки она ушла, а из-за машины! Она, видишь ли, мечтала, что я машину-то на нее перепишу! Вроде как кредит она взяла, так и машина на нее должна быть переписана! Дурь какая-то! Она и водить-то не умеет.
– То есть… у вас, значит, и машина есть? – округлила глаза Люба. – Своя?
– А то чья же? Моя. Собственная… – гордо кивнул гость. – А где рюмочка-то?
Люба скоренько налила гостю, и мысли про Михаила Ивановича на время покинули ее светлую голову. Надо было приглядеться к новому мужчине повнимательнее: все же с машиной человек, в городе живет, да и… возраст у него помоложе. А то ведь… Нет, Михаил Иванович тоже достойный мужчина, но возраст-то под лавку не кинешь. Вон, в прошлые-то выходные ходили к Галине, подружке, на именины, так Мишенька выпил лишку да вышел покурить. Во дворе у Галки телега старая стояла, тоже ведь, всякую дрянь во дворе хранит, так Мишенька под телегой-то заметил, как курица снеслась. Ну и хотел, видно, яичко умыкнуть. Под телегу полез, да там ему в поясницу-то и вступило! И ни туда ни сюда. Может быть, никто б и не заметил, из-за стола-то хрен кого выудишь, так Галкин гусак, видно, с тыквой Мишенькин зад попутал. Как давай Мишеньку в эту самую тыкву долбить. А тот только и знает, что голосит: «Ой, покалечит нервные окончания! Ой, покалечит! Галка, убери гуся!» Галкин зять выскочил, увидел и давай всю деревню собирать – показывать, какой у них гусь умный, любую собаку переплюнет. Ох, и стыда натерпелись. А этот-то Петр… вон какой! Орел! Уж ежели ему придет в голову яйцо спереть, так и сопрет, никакая хворь в поясницу не вступит.