Но как бы то ни было, — писал грек, — какие бы свойства ни проявляла теперь всемирная достоверность, Аннушке в эти тревожные дни нужно собраться с духом. То есть Аннушка не должна от страха тешить себя той опасной фантазией, что будто ее Малах Григорьевич еще далеко от дома; что будто летит он себе потихоньку где-нибудь над барханами Эль-Хамада на расписном монгольфьере, двигаясь в сторону Черного моря, сквозь безветренный воздух аравийских небес, опустошенных неистовым солнцем, или катится кое-как, направляясь к восходу, на измятом грохочущем «Руссо-Балте» по захолустному тракту через Подолье, кишащее татями и дезертирами, или в тесной скрипучей повозке, запряженной сонными яками, влечется с грехом пополам к закату по ухабистым горным тропинкам поднебесного царства Друк-Юла, нелюдимого королевства Бутан, блаженно затерянного в Гималаях… Нет уж, пусть лучше грезится Аннушке то, что ей грезилось нынче вечером, когда она приставляла к сердцу — о Боже! — холодный ствол револьвера… Пусть ей мнится, как мнилось минуту назад, что Малах теперь совсем уже близко, что он уже бродит в изорванной бурке где-нибудь в южных залах дома, выискивая удобный путь на север, к уютной Аннушкиной спальне, — уже крушит сверкающей шашкой трухлявые этажерки и проржавевшие короба, плутая в тех коридорах на западе, которые отличаются, по сведениям Павла Малаховича, злохитренной планировкой и чудовищной захламленностью, — уже ломает тяжелым копьем потаенную низкую дверь на востоке, что смотрит в ногайские степи и к осени зарастает могучим бурьяном. Пусть!.. Но только вовсе не для того она должна рисовать себе эти картины, чтобы в сердце ее очутилась пуля, а для того, чтобы в нем очутилась решимость встретить Малаха в любую минуту, — чтобы Малах, с какой бы коварной внезапностью ни появился он перед нею, не застигнул ее врасплох.
Ей надобно встретить Малаха с улыбкой, безмятежно, приветливо, даже ласково — словно нет и не было никогда никакого грека, которого она сумасбродно любила; словно нет и не было никогда никакого младенца Семушки, с которым ее разлучила судьба. И если бесценная Аннушка сможет встретить Малаха именно так, как теперь ее учит грек, то тогда ее сердце будет готово к возвышенному обману, который ей предстоит совершить ради спасения Семушки!..
Через какое-то время пусть она скажет Малаху вот что — ей было видение. Страшное, страшное было это видение! Ей явились во сне мертвецы. Их было великое множество. И все они были в погонах, в мундирах, в диковинных орденах и лентах. И все кружились, скакали, плясали, хоть не у всех были руки и ноги. И только один среди них не плясал. Он был высокого роста. И одет он был в штатское, в черный сюртук. Но стоял по-военному — эдак навытяжку. И голову он тоже держал по-военному. Гордо и строго держал он голову — в согнутой левой руке, точно форменную фуражку. Когда же Аннушка у него спросила, отчего он не пляшет, как все, то он отвечал ей шепотом, устами своей головы, приблизив ее на ладони к Аннушкиному уху, что пляшут земные воины, которых Малах изрубил на войне. Он же — не воин Земли. Он — воин небесный. Он — ангел-хранитель, приставленный волей Небес к Малаху. «Таков я теперь! — вдруг воскликнул ангел. — Потому что слишком уж злобно рубил твой Малах этих доблестных воинов, слишком уж яростно размахивал он на войне сверкающей шашкой. И однажды… это было в Галиции, на берегу маленькой смрадной речки, что носит название Золотая Сосна… Малах скакал на коне вдоль берега. Скакал он неспешно, английской рысью, легко догоняя виляющий во все стороны армейский велосипед, на котором ехал, спасаясь от шашки Малаха, австрийский солдат — юный механик той несчастной и дерзновенной велосипедной роты, что храбро выкатилась из прибрежного леса на хрупких своих, дребезжащих машинах и с ликованием, отвечавшим характеру майского дня, — солнце так и блестело, так и играло в стеклышках круглых очков худощавого командира! — устремилась по склону холма в атаку на конный отряд казаков… Ротный механик — слышишь ли, Аннушка, — был единственным, кто уцелел после этой задорной атаки. Но Малах его уже догонял. Малах уже был за его спиною.