– Нет, – я смахнул пролившееся пиво платком, – она еще только учится.
Он покачал головой, бросив взгляд на ее ноги.
– Чему такой еще учиться…
Она разгладила складки, изящно выпустила дым.
– Продавать текстильные изделия. У Кайзера и Гантца.
– А, черт! Правда? Я там как-то покупал кальсоны. Должен вам сказать, испытал некоторый шок. Подплывает некий такой пикантный фрегат и спрашивает: какая у вас величина шага? Мать вашу! А я ей: понятия не имею. Не измерял. Наверное, метр. А на меня все пялятся, будто я уже втюрился в нее по уши.
Маруша засмеялась, захлопала себе по коленкам.
– Это была Нидль. Только она задает подобные вопросы. Ее звали Нидль?
Он почесал затылок.
– Откуда я знаю, как ее звали. Я вообще-то покупаю, только когда у них распродажа.
Он откупорил еще одну бутылку, взглянул на меня. У него тоже были большие руки, но суставы удивительно тонкие.
– Ну, ты, тихоня. Такой же, как твой предок, да? Каждое слово надо клещами вытягивать. Кем ты хочешь быть?
Я ухмыльнулся, пожал плечами, а отец затушил сигарету.
– Он хорошо рисует.
– Правда? И такое бывает. Значит, он не станет тем болваном, дорога которому только в забой. Если бы мой сын пришел ко мне и сказал: я хочу стать горняком, я бы съездил ему по горбу лопатой.
Отец с шумом выдохнул воздух.
– Так у тебя же нет детей!
Липпек подлил.
– Ну и что? Разве это о чем-то говорит? Ровным счетом ни о чем. Чего нет, то может еще появиться. – Он поднял рюмку двумя пальцами, как шахматную фигуру, и чокнулся с Марушей. – Ну, сладенькая, за тобой должок. Выпьем!
Она постучала пальцем по виску, отец тоже сделал отрицательное движение рукой.
– Прекрати, Герберт. При этой жарище… Как ты думаешь, что скажет Конрад, если я приведу ее домой пьяной.
– Горни? С ним мы тоже квасили. Он еще тот собутыльник, вроде этой. Твое здоровье, приятель.
Они чокнулись, и тут Маруша схватила рюмку и резко запрокинула голову, солнечные очки свалились. При этом она и виду не подала, лишь на секунду закрыла глаза и поставила пустую рюмку на стол раньше мужчин. Щеки ее горели.
Отец смотрел на нее, как иногда на Софи, очень строго, но грустно, а она вздернула плечи.
– Ну и что? Мне скоро шестнадцать. А Горни мне ничего не скажет. Он мне не отец. – Потом смахнула пепел и опять пристала к Липпеку: – Ну рассказывай. Похищал ты бриллианты? И как? С применением оружия и всякое такое прочее?
– Не он, – произнес я, уставившись в бокал, – это был его брат.
Когда Липпек опять налил пиво, пена сползла на стол. Он обернулся, нахмурил лоб.
– Что там с моим братом?
Его взгляд был неадекватен движениям головы, да и слова он произносил уже с трудом. Отец пододвинул к нему свой Gold-Dollar.