Слышь, Ильди, это ведь Дюла, там, у шатра? – говорит Номи, когда мы закрываем за собой дверь летней кухни; Дюла – один из наших двоюродных братьев, самый красивый, с глазами, которые, как говорится, прожигают насквозь; не будь он нашим двоюродным братом, тогда… тогда мы тоже в него влюбились бы, в Дюлу; а теперь куда он исчез? – спрашиваю я, и мы идем по темному заднему двору, мимо свинарника, хрюканье свиней сливается с музыкой, ну когда же кончится эта жара, говорит Номи; у колодца мы брызгаем друг на друга водой, хотела бы я знать, куда он делся, этот Дюла, говорю я, направляясь к широкой площадке для кур, на которой теперь пусто; берегись, тут везде куриное дерьмо, запросто растянуться можно, предупреждает меня Номи, и мы осторожно шагаем по скользким булыжникам, потом открываем, в самом темном углу, калитку – и оказываемся на настоящей свалке: автомобильные покрышки, обломки мебели, старые игрушки, даже ржавый глушитель валяется; это такое место, которое днем мы бы и не заметили, прошли мимо; ш-ш-ш, шепчу я, вон он, мы с Номи прячемся за дряхлый комод и стоим, пригнувшись и затаив дыхание, потому что знаем: то, что мы видим, нам видеть не положено.
Смотри, задница у Дюлы, как полная луна, чуть погодя шепчет Номи; да, но, в отличие от луны, задница Дюлы движется вперед-назад, причем довольно быстро; со спущенными штанами он выглядит по-дурацки, но так думаем только мы с Номи, единственные зрители, и нам лучше вообще туда не смотреть, а что делать, если уж мы тут оказались, говорю я, и, к счастью, довольно темно, так что видно не так уж много, видно только, как Дюла двигает взад и вперед свою луну, да еще видно, как он держит две ноги, что свисают по сторонам его бедер, а настоящая луна, та, которая над нами, вовсе не полная луна, а месяц, серп. Ты не знаешь, кто это? – спрашиваю я. Тереза, уверенно отвечает Номи, они с Дюлой все время переглядывались. Что, Тереза? – да ведь она замужем! Все верно, она замужем, а Дюла помолвлен; время от времени до нас доносится сонное квохтанье; курицам тоже что-то снится, шепчет Номи, наверняка кукуруза, что еще им, глупым, может сниться. Нам приходится все время перешептываться, говорить друг другу какую-то чушь, чтобы отвлечь свое внимание от того, что мы видим, от туфель на шпильках, которые сейчас клещами стискивают бедра Дюлы, и от странных, прерывистых звуков, которые доносятся оттуда; Номи прижимается ко мне и со смехом шепчет на ухо: пошли, хоть кур разбудим, ужасно хочется, чтобы что-нибудь случилось!
А потом, потом сорвалась задняя стенка шатра, как раз там, где сидели новобрачные; она как-то сползла вниз, и уже не видно было сердца, сплетенного из гвоздик, и икон, вместо них темнел задний двор. Это к несчастью! – кричат одни, дурной знак, и в такой день! Что вы там несете! Это же – свежий воздух! Уверенность в будущем! Свобода! – кричат другие, и громче всех тетя Манци; она хлопает в ладоши, вот теперь начинаем по-настоящему веселиться! И тут приносят фаршированный перец, и телячий паприкаш, и говяжий, бараний, свиной перкельт