— Помним, мы-то много чего помним… Ох, и душно же тут — вы бы открыли окно, Георгий Владимирович!
Борменталь удивленно посмотрел на давно открытые рамы, а Корнев стряхнул со лба мелкие капельки выступившего пота и продолжал:
— А вот вы, товарищ Мазур, номер автомобиля наших работников припомнить сможете? Не примите мой вопрос в качестве проверки вашей лояльности к власти или какой-то провокации, это исключительно к профессиональной компетентности имеет отношение…
Нотариус выглядел уязвленным:
— Я делаю свою работу добросовестно и тщательно. Всегда. Независимо от политической власти. Так что мне незачем припоминать — я записал! Эта копия свидетельства, да на живого-то человека, — серьезное нарушение действующих инструкций, и произошло упомянутое нарушение вовсе не по моему самоуправству. Так что сами разбирайтесь со своими коллегами! — Мазур с удовлетворенной гримасой человека, закаленного в противоборстве с бюрократией, извлек из внутреннего кармана старенький, но все еще аристократичный бумажник и, отыскав в нем аккуратно отрезанную восьмушку листка, назвал номер.
Перед внутренним взором Прошкина необыкновенно отчетливо всплыл сперва огрызок яблока, которым Саша запустил в номер автомобиля своих высоких московских гостей, а потом и сам номер с кучей нулей той сияющей чистотой, как ботинки бдительного нотариуса, машины. У Саши память была ничуть не хуже — он подошел к окну и, игнорируя присутствие Борменталя, закурил.
Мазур отрешенно развел руками:
— Я действительно устал от долгого кордебалета с вашим ведомством, мне хочется, чтобы все уже кончилось… Я искренне сожалею, что мои кости не белеют под Перекопом… или под Ургой, рядом с другими благородными русскими людьми…
— На небесах у Господа уже тесно от русских мучеников, а тут, на земных нивах, орать некому! — излишне нравоучительно отметил Борменталь.
— Я, Георгий Владимирович, не понимаю вашего язвительного тона! Просто не понимаю! — возмутился штабс-ротмистр.
— Чего именно вы не понимаете? Что после смерти Лавра Георгиевича[30] национальные идеалы выродились в дешевый фарс? Стали ярмарочным балаганом в казацкой станице? Или же вы не можете постигнуть сути выражения «Русская добровольческая армия»[31]? Кто в ней, с вашего позволения, был русским? Тевтоны фон Лампе и ваш любезный конфидент Унгерн? Поддельный не то курляндец, не то горец Бермондт с его Западной армией? Ляхи Деникин и Романовский[32]? Малоросс Родзянко? И эти люди начертали на своем знамени светлые лозунги русской славы! Национальной государственности! Так кто же, собственно, был русским в