Вообще-то, я сама делала это заклинание, так что знала каждый нож, но даже мне было удивительно, сколько же всего она может на себя навешать! Что уж говорить о неподготовленном зрителе. Когда изящная брюнетка достает прямо из воздуха с десяток метательных ножей, тяжелый охотничий нож, тонкий стилет, и два легких меча, окружающие впадают в транс и отказываются из него выходить. Удивительное зрелище. Богиня войны за утренним туалетом, да и только!
— Так, стоп! Томирис, ты и без того популярностью пользуешься! А этот мамин!
— Так я для нее и говорю! — коша закончила вооружаться и принялась собирать в косу растрепанные волосы, — смотри, Римма, блондин, глаза голубые, чело благородное, спина сильная… что еще тебе нужно?
— Мне нужно, чтобы вы, два умственно неполноценных вояки не имеющих представления о приличиях заткнулись и дали уже высказаться человеку! Это не кабацкая разборка, между прочим, и не вы тут командуете!
Мгновением позже, злость улеглась, но яростный взгляд я решила не гасить. Если этим двум дать поблажку, то они до послезавтра будут пытаться устроить мою личную жизнь! Да и вообще, должна же была быть у них хоть какая-то тактичность! Особенно у Торвальда, его же я воспитывала… ну, пыталась, по крайней мере… ладно, не будем о грустном… И все равно, можно и потише, вон засмущали человека вконец! Все лицо красное.
— Ну, отчего же, девушка права. Я — такой!
Как вы понимаете, единственным смутившимся человеком была я. Ну и еще Эйнар немного, но ему-то легче, это не его нагло сватают!
— Давайте потом это обсудим! Храфн, тебе разве не надо как-то… ну… воевать?
— Вообще-то да. Но мы вернемся к этой теме! Римма, ты можешь сказать, где враги?
Три дня от них не было никаких вестей. За это время я успела напрочь извести себя тревогой, раз за разом представляя батальные картины одна хуже другой. Все мои знания о боях и сражения ограничивались минимумом, необходимым всякому образованному человеку для подержания светской беседы, да еще практикой в военно-полевом госпитале во время одного международного конфликта, значения которого я так и не поняла. Чего они там делили? Мне объясняли, конечно, но поток раненых не прекращался, а мне было всего пятнадцать лет и страдания живых людей меня занимали гораздо больше. С целителями вообще всегда так. Чужие ранения для нас ощутимы почти физически. Как зуд где-то между полушариями мозга. Там вообще-то чувствовать совершенно нечем, но мы все равно чувствуем. И чем сильнее болезнь, тем концентрированнее ощущение. А уж когда вокруг одни только раненные, стонущие, страдающие, распространяющие вокруг себя ауру страха и боли, заниматься политикой практически невозможно. Да и ничем вообще.