Мне нечего было сказать ей. Что бы я ни сказал ей, на каком бы языке ни сказал, она с ненавистью отнесется и к моим словам. Я принес ему смерть на остров, и только это имело для неё значение. И она была права.
Она повернулась и пошла, медленно, но выпрямившись, в сторону тропинки, поднимающейся в деревню.
Кен тихо сказал:
- А теперь давай быстро в самолет, парень.
Ноги у меня дрожали. Я сел в раскрытой двери "Пьяджо" и достал из кармана пистолеты.
- Не сейчас, - сказал я. - Двое убитых, надо дать объяснения, чтобы на нас это не висело.
Кен с удивлением посмотрел на меня.
- Господи, из-за этого?
Я передал ему "вальтер".
- Твой, кажется. Не только из-за этого.
Я взглянул на Хертера, неряшливо валяющегося на земле. Мертвый он выглядел раскованнее, чем живой. В нескольких ярдах от него лежал Моррисон, прибранный и прямой.
- Ты не знаешь, - спросил я Кена, - даты последнего вылета Моррисона? Ну, когда он умыкнул драгоценности?
Кен посмотрел на меня некоторое время, затем сообщил:
- Десятое февраля. А за каким чертом тебе это?
Я только молча кивнул. Это было лишь за неделю до того, как мы в горящем самолете сели на мокрое поле в Каче. Об этой стороне деятельности Китсона и Клея Моррисон не мог слышать.
Я встал, подошел к Хертеру и, нагнувшись, достал у него из кармана большую пачку денег. Верхние купюры были сложены и слегка помяты - это были мои доллары и франки. Я взял их, а остальное сунул обратно. Там было, вероятно, тысяч на двадцать пять долларов, в различной валюте.
Потом я объявил Кену:
- Я пойду наверх, надо заключить одну сделку.
И я повернулся и пошел, не дожидаясь, что скажет Кен. Но через несколько шагов он был уже рядом.
37
Наверху на тропинке мы встретили много людей. Жены Моррисона среди них не было. Они остановились, пропуская нас, за исключением одного пожилого человека, который, видно, считал, что если тут кто-то и способен принимать решения, то только он. Но он ещё и сам точно не знал, какие, а я ему был не помощник. Он спросил меня по-гречески, потом на подобии французского, но в этот день я ни слова не знал из французского. Ему оставалось лишь беспомощно стоять и смотреть на меня. Между нами было куда больше проблем, чем просто языковый барьер. Потом он покачал головой, скорее от безнадежности, чем рассердившись, и отступил в сторону. Мы пошли дальше в деревню, и никто больше не пытался нас останавливать.
Дверь в кофейню была незаперта. Я отворил её ногой и остановился. После солнечного света, отраженного от белых стен, внутри все казалось кромешной тьмой, но я смог различить там смутное белое пятно. Я осторожно спустился по ступенькам с "люгером" Хертера в руке.