Или же, представляя в других красках этот невыразимый конфликт, который делает двойственным, но в то же время возбуждает желание Алькандра, придётся сказать, что нежность и презрение, две разделённые составляющие любви, отчаянно устремляются навстречу друг другу и никак не могут соединиться; как в «магическом глазе» некоторых старых радиоприёмников — две светящиеся зелёные капли, которые, соединяясь или сливаясь в одну, заполняют глазок и показывают, что звук вдруг стал насыщенным, но под бессильный кашель далёкого передатчика могут посылать друг другу только мерцающие вспышки, которые, соприкоснувшись, разлетаются и гаснут.
Алькандр думает о цельных и чистых временах рабства, о простом счастье своего предка (деда Сенатора), вдовца, который, отслужив государству, удалился в свои земли и в отдохновении от придворных нарядов, от парижской кухни и манер обрёл корни в родном краю, в своём деревенском гареме: дюжина служанок, шустрых хохотушек, тёрла ему спину в чане с кипящей водой — такие чаны крестьяне Империи использовали для омовений; высокими гортанными голосами служанки хором пели игривые народные песни, в простоте которых было столько мощи! В цветастых платьях, придававших им вид застывших бабочек, сверкая бусами из золота — его подарками за труды, они пили с ним свекольную водку, которую хлещут извозчики в сельских тавернах, и от неё ярко окрашивались их щёки, они болтали глупости и, пытаясь прикрыть их бисерными смешками, подносили ко рту кулачок, словно загораживая путь новым непристойностям. Как чисты были их стенания и слёзы, когда они убили его одной пьяной ночью; они старательно омыли его большое опухшее тело, умерщвлённое ударами кочерги, порванное юными каннибальскими зубками; в деревенской церкви, где по обычаю Империи выставили открытый гроб, священник повёл речь о ретивом коне; а они выли и хулили себя, били кулаками в грудь и валялись, распластавшись, у подножия гроба; некоторые были дочерьми покойного от предыдущих сенных девок. Среди свечей и полевых цветов синюшное лицо барина дышало радостью; в бакенбардах местами запеклись сгустки крови; рядом с ним положили чёрную треуголку и шпагу, инкрустированную бриллиантами, которую император даровал ему за то, что тот подписал кое-какие бумаги.
— О чём ты думаешь? — по обычаю спрашивает Резеда.
— О смерти моего прадедушки.
Алькандр вновь закрывает глаза и продолжает вдыхать ощутимый на плече и затылке Резеды сладкий челядинный аромат.
21
В прилегающий к оранжерее сарай для инструментов Алькандр втихую перетащил пружинный матрац; там гуляют сквозняки и солнечные лучи, а со стороны Виллы постройка защищена колючими джунглями, где редкие растения, вернувшиеся после отъезда садовника в дикое состояние, смешались с крапивой и сорняками, типичными для этих мест. Небольшая дверь, ведущая в оранжерею, через которую Алькандр вынужден входить согнувшись, запирается на ржавую задвижку. В стене, вдоль которой пролегла дорога к карьеру, Алькандр выдолбил два камня для Резеды, и она появляется с дальней стороны сада, чтобы не пользоваться калиткой. Когда её смеющееся лицо возникает в бреши, обрамлённой лоснящимся, почти чёрным плющом, Алькандр протягивает ей руку — и вот единственный рискованный миг: ухватившись за него, она отпущенной пружиной ловко устремляется вверх, заносит на край стены правую ногу, встаёт, слегка наклонив корпус вперёд, а затем спрыгивает в сад, и лёгкий страх ещё сдерживает сумасшедший смех, которым она разразится в объятиях Алькандра.