Вера, тем временем поняв, свое бессилие и невозможность вырваться из объятий немецкого офицера, а с мамой и сестрами все в порядке, притихла, а затем заплакала. Заплакала сильно навзрыд. Из ее глаз текли горькие почти детские слезы, а вздрагивающее, поникшее хрупкое тело слабело и становилось жалким.
Накопившиеся эмоции за короткое время войны, дошедшей уже и до их поселка и невыносимо терзавшие сердце и душу Веры, вылились в бурный поток слез.
Ольбрихт в эту минуту почувствовал себя последним негодяем. Каждая слеза, скатываясь на его руку, болью отдавалась в сердце. С ним ничего подобного ранее не происходило. Здесь были и чувство сострадания, и боль, и жалость и что-то еще неосознанное, изначальное, о чем он мог только догадываться, но уже толкавшее его на безрассудные поступки.
— Все, маленькая фрейлейн, успокойтесь, — офицер усадил девушку на скамейку у стола. — Хватит плакать. Ваши родные живы и здоровы, — он наклонился и чистым носовым платком вытер ей слезы.
— Вот видите, уже хорошо. Попейте воды, — Вера взяла у немца кружку и сделала несколько глотков.
— Спасибо, — она поднялась, поправила волосы, одернула сарафан и, жалобно глядя на немецкого офицера, произнесла: — Отпустите их, господин офицер.
— Меня зовут Франц. Франц Ольбрихт.
— Отпустите, пожалуйста, маму и сестричек, господин Франц Ольбрихт.
— Да-да. Непременно, — Ольбрихт не мог более без сострадания смотреть на эту юную славянку. Чтобы отвлечься, собраться с мыслями и немного отойти от душевного нокаута, он прошелся по комнате.
— Вы должны понять меня, фрейлейн Вера, — начал снова говорить Франц после молчания. — Идет война. А ваша мама закрыла ворота на замок и не пускала наших солдат. Пришлось сделать предупредительный выстрел, а затем запереть их в сарае. Поймите, для их же пользы, чтобы не натворили чего лишнего. Мы, немцы, гуманный и справедливый народ. И ничего плохого вам делать не желаем. Война идет с большевизмом, который довел вас до нищеты. Мы избавим крестьян от колхозного ярма. Дадим вам землю. Создадим свободную торговлю. Наладим ваш быт. Вот цель войны.
Ольбрихт зачем-то оглянулся по сторонам, прошелся на кухню, где была печь и, вернувшись, продолжил разговор: — Ваш дом мы на несколько дней возьмем для нужд командования. Мы приведем его в порядок. Ваша мать и сестры должны это время жить у соседей. За это вы будете поощрены. Я подумаю, как это сделать. Вы все поняли, что я сказал, фрейлейн? — Франц закончил свою пафосную речь, и улыбнулся. Он любовался ею. Вера взгляд немца выдержала и уже смотрела на него не так робко, но сдержанно.