Такие обстоятельства никак не способствовали бодрости духа. К половине второго Виктор Васильевич, стоя у плиты, совсем приуныл. На сковородке с тихим шипением жарились пельмени. Часть их принадлежала теперь оперативнику. Робкая надежда на то, что тот откажется обедать, при здравом размышлении испарилась. Что он, дурак, этот оперативник? Зайти к свидетелю на обед и не поесть? Штокман был убежден, что все милиционеры так и питаются: обходят свидетелей и у каждого съедают половину обеда. А время легко подгадать...
Как именно подгадать время, чтобы попасть на обед к незнакомому человеку, Штокман не знал. Это было не важно. Важно было то, что Сахаров и не подумал опоздать, хотя бы из вежливости. Он явился ровно в час тридцать, когда хозяин уже выкладывал на тарелку пухлые румяные пельмени.
С кислой миной Штокман открыл дверь и пригласил гостя к столу. Оперативник сел, но от обеда решительно отказался. По дороге он купил пару сосисок в тесте и сейчас не был голоден. Он лишь попросил чашку чаю погорячее.
Виктор Васильевич сразу подобрел. Он налил Сахарову большую чашку чаю, подвинул к нему поближе вазочку с карамелью. Оставшиеся на сковородке пельмени он вывалил в свою тарелку.
Он ожидал, что разговор пойдет о вечере второго марта, ну в крайнем случае об алиби. Но первая же фраза Сахарова удивила и насторожила его. А что, если это какой-то ловкий ход?
— Виктор Васильевич, вы читали произведения Кукушкинса?
— Yes, — почему-то по-английски ответил Штокман. — «Извне» и «Предисловие к роману».
— А два других?
— Не довелось.
— Что вы думаете об этом авторе?
— Фигня.
— Вот как?
— Только так.
— Ну а как вам Достоевский?
— Фигня.
— А Лев Толстой?
— И Лев, и оба Алексея — фигня.
— А...
Оникс хотел спросить: «А Пушкин?» — но побоялся и о нем услышать такие кощунственные слова. Да, Штокман был та еще штучка.
— Спрашивайте, спрашивайте, — поощрил оперативника Штокман, которому очень понравилось, что с ним, простым администратором, ведут такую умную беседу. — Я люблю говорить о высоком. Это, знаете ли, моя стихия. Я с детства мечтал быть прозаиком. Нет, не поэтом, а именно что прозаиком. Бывало, сяду, напишу рассказ-другой, и на сердце легче становится. Мне еще мать говорила: «Быть тебе писателем, Витя. Ты, как никто, видишь все закоулки и переулки душ человеческих». Но я отдал себя кино. Всего отдал, без остатка. Хотя, знаете, пописываю на досуге... И неплохо получается...
Штокман болтал, уплетая пельмени, и не замечал скептического взгляда оперативника. Наконец он поднял голову от тарелки, вопросительно посмотрел на гостя.