Бобо на четвереньках медленно полз к двери. Бросив на землю несколько монет как раз на его пути, Даффи, насвистывая, удалился.
Все утро, несмотря на напускное веселье, ирландец томился мрачными раздумьями, что сопутствовали каждому его посещению больного отца Ипифании. «Что же так угнетает меня в этом старом художнике? — задавался он вопросом. — Скорее всего ощущение висящего над ним рока. Как явно колесо фортуны повернулось для него к самому низу — учиться в юности у Кастаньо, десять лет назад получать восторженные похвалы самого Дюрера и остаться почти ослепшим пьяницей, что рисует на стенах своей убогой каморки на Шотенгассе».
Когда Даффи свернул на Вольнерштрассе, пара дворняг почуяла еду, завернутую в его узелке, и заскакала вокруг. Ближе к северо-западной оконечности городской стены улица сделалась шире, и ирландец шагал прямо посредине, вдоль водосточной канавы, огибая тележки с овощами и стайки вопящих ребятишек. Как бы не проскочить, думал он, поглядывая по сторонам. Ага, сюда.
— Прочь, псы, здесь нам в разные стороны.
Он выбрался из людского потока и толкнул скрипучую дощатую дверь, нерешительно ступив из яркого утреннего света в затхлую полутьму прихожей.
«Видно, — подумал он, — меня угнетает возможность в скором будущем оказаться в таком же положении — доживать свои дни в грязной дыре за бормотаньем бессвязных воспоминаний людям, которым нет до меня дела».
Он прошел через пыльную прихожую, открыл дверь на лестницу и обмер.
Перед ним за узкой полосой берега до самого горизонта раскинулась недвижная водная гладь то ли озера, то ли моря, где почти без искажения отражалась висящая в ночном небе полная луна. Подобно атеисту при втором пришествии, потрясенный разум Даффи лихорадочно искал объяснения увиденному.
«Меня оглушили сзади, — думал он, — и приволокли сюда (куда сюда? Подобной массы воды не сыскать за сотни миль от Вены), где я провалялся без памяти несколько часов. Я только что оклемался и пытаюсь выбраться».
Он сделал два шага к озеру и запнулся о нижние ступеньки старой деревянной лестницы. Встав на ноги, он как в бреду вытаращился на ступеньки и стены прямо перед собой. Затем выбежал через грязную прихожую обратно на улицу и пристально оглядел фасад дома, запруженную людьми мостовую и голубое небо с ярким солнцем, после чего медленно зашел обратно.
Вновь ступив на лестницу, Даффи вздрогнул, но старые обшарпанные стены оставались на месте, едва не глумясь над ним в своей основательной неподвижности. Он торопливо взбежал на второй этаж и постучал в комнату Фойгеля. Потом постучал еще раз.