«Оргазм, что ли, сама словила уже от этого депутата-многостаночника?» — брезгливо подумала она.
И вдруг, еще раз взглянув на нее, ясно узрела прямо перед собой буквально меловое лицо, закатившиеся глаза, едва шевелящийся рот. А спустя секунду раздался грохот рухнувшего вместе со стулом тела, сопровождаемый страшным женским визгом и криками гостей. К упавшей на пол Галкиной родственнице уже спешили — сорвавшийся с места старинный друг Иннокентия Валерий — модный врач из ЦКБ, лечивший исключительно VIP-персон, известный хирург-уролог Ашот Баблумян, продвинувшийся по службе исключительно благодаря связям Галининого мужа, и многие другие. Рядом с ними, готовая на любую помощь, была и Галина. Она успела подбежать почти одновременно с Валерием и, сидя на корточках, держала в руках потную, с прилипшими ко лбу волосами голову Аллы. В тот момент она была еще жива. И даже пыталась что-то сказать, как будто бы с полным ртом, набитым кашей, произнести какие-то слова. Понять ничего нельзя было, как Галка ни старалась. Потом, поднеся свое ухо совсем близко к Алкиному рту, она все же смогла разобрать всего несколько странных фраз.
— Расспроси как следует Серегу… Скажи Гене… Смерть освобождает мертвых…, но не живых, учти.
Это были последние слова Аллы. Еще через минуту Валерий, державший ее за запястье правой руки, разорвавший на ее груди новое вечернее платье, пытаясь добраться до ее сердца, констатировал смерть. Перед этим, самым последним в жизни Аллы моментом, Галине удалось только увидеть особый, даже какой-то неземной и удивительно яркий свет в ее глазах. Потом они закрылись навсегда. И хотя Ашот продолжал панически сдергивать с нее всю одежду, чтобы сделать укол, все было тщетно. Она ни в какой помощи больше не нуждалась…
ГЛАВА 12
Дневник бабушки — Ольги Петровны
— Танюша! Ты куда засобиралась так неожиданно? Вчера же весь день влежку пролежала. Ты же совсем больная. Поверь мне, твоих подвигов никто и никогда не оценит. А болеть будешь долго. Упаси Бог, еще какое осложнение заработаешь. Дай-ка я тебе давление сейчас померяю. Ты не против? Ну тогда давай, садись за стол.
— Да что ты так хлопочешь, Саша? Пойми, лучше я себя чувствую. Гораздо лучше, чем вчера. Прихожу постепенно в себя. Болезнь моя не от инфекции. Все это после смерти Аллы, понимаешь. Я же не железобетонная. У меня тоже нервы есть. Каюсь, конечно. При жизни я ее сильно недолюбливала, можно даже сказать, терпеть не могла. И напрасно. Нельзя так. Не по-божески это, сам знаешь, не по-христиански. Но, с другой стороны, задумайся, сколько же крови она сыну нашему попортила, страшно даже представить. А сколько нервов истрепала. Да и, честно, всем нам понаделала плохого предостаточно. А ему уж и говорить нечего. Как вспомню, аж оторопь берет. То сходились они. То расходились. Все деньги проматывала, какие были у него и даже каких не было. Вечно он в долгах, бедолага, сидел. Это разве дело? А мне каково было видеть все это? Сам, дорогой мой, головой своей подумай. За что же любить такую «родственницу»? И как можно с такой даже рядом находиться?