И что также важно, интернационал полный. Никого не интересует, кто ты по национальности: узбек, немец, русский, казах, еврей, кореец, грек или даже бразилец, которых послевоенная судьба самым невероятным образом забросила в узбекскую столицу в таком количестве, что все эти выходцы из Европы и Латинской Америки заполнили целые жилые кварталы, специально отстроенные для них здесь. Во многих случаях их же руками. Вспоминая и думая об этом, она с трудом уже представляла себе сытую и казавшуюся теперь нереальной прошлую жизнь в Оренбурге. Учебу в Москве, кошмары, ужасы, мрак, страх и кровь революции и гражданской войны, унесших жизни многих родных и знакомых ей людей. Все это сегодня казалось Надежде Васильевне чем-то настолько далеким и нереальным, как будто этого не было никогда, а просто приснилось в ужасном сне или произошло с кем-то другим.
«А вот и моя остановка. Надо пробираться к выходу».
— Улица Чехова! — достаточно громко объявила кондукторша, здоровенная русская баба с полным ртом металлических блестящих зубов. Огромная сумка из дерматина висела у нее на животе, к ее грязному холщовому ремню, похожему на пожарный брандспойт, были привязаны разных цветов ролики трамвайных билетов.
Надежда Васильевна встрепенулась и, прилагая немалые усилия, растолкала людей, набившихся ближе к трамвайной двери. Они, к слову, достаточно спокойно и привычно прореагировали на ее почти боксерский прорыв к выходу. С последней подножки на булыжную мостовую она соскакивала, когда трамвай уже начал движение. Главная задача для нее в данный момент заключалась в том, чтобы ступить на тротуар и не споткнуться о ноги людей, просто облепивших трамвайную подножку, как муравьи.
Сойдя с «десятки», Надежда Васильевна своим размеренным шагом пошла домой.
«Все-таки хороший город Ташкент, гостеприимный, хлебосольный. Правильно Неверов написал в своей книге — „хлебный город“. Ничего против этого не скажешь. И впрямь хлебный во всех смыслах. Но почему Алексей выбрал именно этот город в пожаре гражданской войны?» — продолжала она размышлять, приближаясь по глиняной, размокавшей во время дождей до вязкой непролазной грязи, тенистой улице Чехова к калитке своего дома № 42 за деревянным забором. Издалека виднелись две огромные шляпки гвоздей, которыми муж прибил почтовый ящик — специально, чтобы не украли мальчишки.
«Наверное, кто-то ему посоветовал или он шестым чувством угадал, что именно здесь нам с сестрами будет совсем неплохо после голодного и холодного послеоктябрьского Оренбурга. Да и родственники у него здесь жили. Дальние, конечно, но все же родственники. Может быть, и это сыграло свою роль? Во всяком случае, наша жизнь здесь — вот уже тридцать лет. — оказалась достаточно тихой, спокойной и более-менее сытой. Здесь, в этом оазисе древней цивилизации, куда россияне потоком хлынули после известного похода генерала Скобелева, русского Наполеона, совершенного вместе с Николаем Константиновичем Романовым в Среднюю Азию. Меньше одной человеческой жизни времени прошло с той поры, а сколько преобразований, изменений. Новые дома растут, как грибы, театры, школы. Какой университет стал, особенно после войны, когда многие выдающиеся ученые сюда, в глубокий тыл, эвакуировались и остались здесь в САГУ работать навсегда. Да что университет, наш иняз каким стал благодаря приехавшим из Москвы да Ленинграда интеллигентным людям. И главное, столько молодежи — в том числе местной, из различных Богом забытых городков, кишлаков, не говоря о тех, кто родился и вырос в самом Ташкенте — на учебу ринулось, „грызть гранит науки“. Просто бум какой-то. Только у нас в институте конкурс в этом году не меньше десяти человек на место. Этого не видела даже царская Россия».