Такую войну, — не унималась Надежда Васильевна, — выиграли! Столько народу полегло. Миллионы. Ан нет. Мало оказалось. Теперь среди победителей врагов народа искать начали. Причем со страшной силой искать, чтобы всему миру неповадно было.
— Тише ты, Надежда, совсем разошлась, угомонись, Стасика разбудишь. А то еще услышит, что ты говоришь, да и повторит, не дай Бог, потом, — прервал ее Алексей.
— Боже мой, вот именно, ты прав. Даже внуков собственных, и тех боимся. Тени своей боимся. Ну и жизнь пошла.
— Я тебе совсем о другом хотел сказать, Надежда, — проговорил Алексей, внимательно глядя в глаза жены. — Ты же знаешь, что отец Танюшкиной подруги, Маргариты Соломоновой, вернулся из плена. Генрих, помнишь? Так вот он сегодня, когда тебя не было, со своим приятелем Борисом Шпунтом к нам заходил. Это они здесь за столиком чай пили. Ты же спрашивала, кто был? Он в Германии, в Баварии, под Мюнхеном, в последние годы войны и некоторое время после на какого-то бюргера батрачил. Потом здесь в лагерях до сегодняшнего дня почти трубил. Так вот, Генрих рассказал, что, похоже, в доме его немецких хозяев тот самый Спас, что у нас был, находился до последнего времени.
— Да что ты? — переспросила его, немало удивившись рассказу, Надежда Васильевна. — Не может быть! Надо же. Какое, кстати, сегодня число?
— 16 мая с утра было, — ответил, улыбаясь, Алексей, — а что?
— А то, — отвечала Надежда, — что не зря меня сегодня воспоминания одолели. Так бывает у меня как раз именно шестнадцатого каждый месяц. Мистика какая-то, да и только. Но сегодняшний день тому еще одно подтверждение. Это Спас, знать, нам весточку подает, о себе напоминает. А как, кстати, Генрих Соломонов узнал об этом? И как он сам?
— Генрих рассказал, что у него с горничной хозяев роман был, не мог же он один все это время быть, понимаешь. Выглядит, кстати, он неплохо, по-немецки прилично на бытовом уровне говорить научился. Так вот, однажды эта горничная зазвала его в дом хозяев, когда тех не было. Провела по комнатам, показала, как живут в Баварии зажиточные фермеры. В их особняке и увидел Генрих несколько икон, якобы в войну из России вывезенных. Одна, как он говорит, ему особенно запомнилась. Большого размера, под стеклом. Лик в натуральную величину, оклад серебряный, а нимб — чистого золота, камни большие, драгоценные, горят, играют на свету, переливаются. А особенно запомнил он глаза Спасителя, насквозь пронизывающие, прямо в душу смотрят, как он сказал. До сей поры их представляет. Во сне, говорит, каждую ночь, Он на меня смотрит, да и днем частенько. Так вот, эта горничная, рассказал Соломонов, его любовница то есть, и поведала, что это очень старинная икона из России и называется она Спас Нерукотворный. Вот так-то. Он потом сам еще зайдет, расспросишь его поподробнее. А я сразу нашу вспомнил. Может, она это и была?