— А бабы хвалили вашего председателя, — сказал он. — Говорили, хозяйственный мужик, обходительный.
— Он-то и хозяйственный, и обходительный, но только вокруг него много жуликов! — Старуха в сердцах отставила пустую тарелку.
— Жуликов? — удивленно переспросил Гужов. «Я был прав», — мелькнула мысль.
— Председатель — ничего. А вокруг него — все жулики. — Оля Квашня прошмыгала носом и испытующе своими живыми глазками смерила Гужова: серьезный человек или щелкопер какой-нибудь? А то ему все расскажешь, а он пойдет к председателю и на ухо тому: так и так. Оля Квашня считает всех жуликами.
У старухи было несимпатичное узкое лицо, все в глубоких морщинках — так трескается земля в сухую ветреную погоду. Седые волосы выбились из-под черного платка, повязанного свободно, в один узел, и потому необъяснимо было, как он не спадал.
Видимо, старая женщина, изучив Гужова, нашла в нем надежного собеседника.
Оля Квашня усадила Гужова на стул, сама придвинулась к нему и, переходя на шепот, словно кто-нибудь мог услышать ее, заговорила быстро, не договаривая слов:
— Все они жулики! Особливо бригадир наш и этот, как его, бухгалтер. Варгин шумит, за версту слыхать, как ругается. А бухгалтер — тот тихоня, а нос у него утиный. А форсу — так и водит своим утиным носом туда-сюда. Я по глазам его вижу: жулик! Все жулики. Премию себе какую-то придумали. Привычку взяли: никто в деревне не живет — все в городе. А в городе-то у них — хоромы — во! — старуха развела руки в стороны. — Я на старости одна осталась — сына и старика в войну убило. Видите, как живу. Попросила комнату в новом доме — там и вода, и газ, — так кому они дали? Агроному дали — такому же выскочке, как и они сами. А мне шиш дали! Только и шастают на черной «Волге» — туды да сюды, туды да сюды. Тьфу! Глаза бы на всех их не глядели. Разъелись, аж а машину не умещаются.
Гужов слушал не перебивая. Он жалел, что не взял с собой микрофона: такое надо было записать. Его беспокоило только, что он не спросил фамилии старухи, хоть для свидетельницы она, пожалуй, стара. Но все же в дальнейшем, опираясь на ее показания, он может прижать кого угодно — и шофера, и того же Варгина.
— Ой, заговорилась я с вами! — всполошилась вдруг старуха. — Мне бежать надо. Небось все наши уже собрались.
— Ничего, — успокаивал ее Гужов. — Вы картошку выбираете? Картошка ваша, право, не убежит.
— Картошка-то не убежит. Но к правлению бежать надоть. Варгин венок будет класть к доске погибших. А на ней небось двое Севрюковых записано: муж и сын.
— Извините! — Гужов уже догадывался, где вписаны фамилии Севрюковых. Полчаса назад, когда он въезжал в село, видел, что возле полуобвалившейся церквушки толпился народ.