«Исполнительный! — думала Прасковья, шагая по меже. — Это он в нас, Чернавиных, пошел. Яблоко от яблони небось далеко не падает. И отец у него человек обходительный, тихий».
В конце службы Леша прописал матери, что возвращаться в село не намерен. Он завербовался. Вербовщик был из самой Москвы, с автозавода. Прописку ему обещают по лимиту. «Правда, — горевал Лешка, — придется расстаться с баранкой, но не насовсем. Ведь работать-то я буду на конвейере — собирать эти самые автомобили. Поначалу, года три, придется потолкаться в общежитии, — добавил он. — А потом, когда придет время семьей обзаводиться, обещают квартиру. Вечерами буду учиться. При заводе есть вечерняя школа и даже техникум свой».
Прасковья сначала расстроилась: единственный сын — и тот из-под крова родительского убегает. Но потом, подумав, смирилась: что поделаешь с этой молодежью? Никто из них в колхозе-то работать не хочет. Вот хоть те же Игнатовы сыновья: и не учены уж очень, а все разбежались в разные концы. Старший, Иван, машинистом электровоза работает. Живет в Наро-Фоминске. Квартира у него хорошая: Прасковья была, видела. И деньги ему большие платят. Мишка — второй, значит, — на заводе, в Туле. А что же Леша ее — хуже всех, что ли, в колхозе-то оставаться, всю жизнь баранку самосвала крутить?!
Демобилизовался, значит, Алексей.
Приехал в деревню — возмужавший, подтянутый — с чемоданом под крокодилову кожу. А в чемодане подарки для отца и матери. Значит, подарками родителей одарил, гимнастерку свою с разными значками снял, хотел было свой старый костюм надеть, который до армии носил, — пиджак мал оказался.
Жизнь к тому времени наладилась. Дояркам платили хорошо. У Прасковьи свои сбережения были. Поехали они вместе с сыном в Туренино, зашли в раймаг, купили ему плащ, костюм — да не простой, какой-нибудь можайской фабрики, а венгерский, в клетку.
Осень. Засентябрило уже. Игнат с Прасковьей картошку в огороде копают, а Лешка разные свои значки нацепил — и «Водитель 1-го класса, и «За отличную службу», и «ГТО», — нагладился, начистился. С крыльца он видел, что отец с матерью надрываются — носят мешки. Сказал: «Да бросьте вы эту картошку! Зачем она вам?!» — и ушел на весь день.
Погулял, значит, недельку-другую, собрался и уехал на свой автозавод. Уехал, да. Автобус еще и за поворотом не скрылся — Прасковья смотрит тоскливо вслед, а Клава-соседка тут как тут:
«Проводила, Прасковьюшка?»
«Проводила». — Прасковья вздохнула и пошла от автобусной остановки домой.
Клава-соседка не отставала, шла рядом.
«Алешка-то твой каким стал, — говорила Клавка. — Вытянулся. Баки отрастил. Прямо жених».