Выше села, где было стойло, овражек у самой воды. Пожевывая жвачку, кучкой лежали коровы. Между коровами, пощипывая траву, ходило десятка полтора овец с кривоногими ягнятами.
Это все, что осталось от сельского стада.
Каждая хозяйка, замолкнув, уже приглядывалась к стаду, отыскивая взглядом свою комолку. И Прасковья тоже приглядывалась. И уже нашла взглядом Красавку, когда Клава толкнула ее в бок:
— Смотри, Параная, твои!
— Где? — не очень веря словам Клавки, спросила она.
— А вон, вон… Да не сюда глядишь — за ракитами!
Поглядела Прасковья в ту сторону, куда указывала Клава, и правда — они.
На той стороне пруда, где была дорога в Туренино, стояла «Волга». Леша беж пиджака, в одной рубашке, облокотившись на машину, любовался Зинкой. Она ходила по берегу пруда, рвала козелики и пела что-то. Песни не слыхать было, но Зинка пела, а издали за ней наблюдал Леша, без кепки, в белой шелковой рубашке, которую Прасковья утром гладила.
Но вот Леша подошел к Зине, поднял ее на руки и стал кружиться вместе с нею. Она откинула голову и рукой, в которой были цветы, обняла Лешу за шею. Она смеялась, и этот смех совсем сбил с толку Прасковью.
«Может, она и вправду любит его?» — мелькнуло у нее. Леша упал на луг вместе с Зинкой, тут же встал, поправляя сбившиеся волосы. Зинка дурачилась: она села на траву и, изобразив крайнюю усталость, рукой закрыла глаза. Леша нагнулся, взял из ее рук цветы, отнес их в машину. Положив на сиденье цветы, он вернулся к Зинке, опустился перед ней на колени и замер так. Не было видно, целовал он ее или говорил ей что-то мешали кусты ракитника. Только когда Прасковья вновь вышла на поляну, она увидела, как в обнимку они шли по лугу, собирали цветы.
«Чего они собирают в этакую-то пору?» — подумала Прасковья.
Сорвав цветок, Леша подходил к Зинке, отдавал ей, и очень скоро в руках у нее был второй букет.
И когда она набрала его, Леша подхватил Зинку на руки и понес к машине. Она дурачилась, размахивала цветами, а он, смеясь, целовал ее и нес.
«Щей не похлебал, спешил», — подумала Прасковья.
— Он любит ее? — спросила Клава.
— Сказал: «Люблю!» — и все. Велел свадьбу готовить, — в растерянности ответила она.
Долгачева отставила недопитый стакан чая и, поднявшись из-за стола, глянула на ходики с кукушкой. Было без четверти семь. Потихоньку, стараясь не разбудить своих, вышла из кухни. В узеньком коридорчике, где была вешалка, стоял полумрак. Долгачева ощупью нашла плащ, сняла его с вешалки. Минуту постояла в нерешительности, потом шагнула направо, к комнате дочери.
Дверь в детской была стеклянная, и, чтоб свет из коридора не мешал Леночке, которая укладывалась рано, на двери была шторка — не очень плотная, из штапельной шотландки. Приподняв край шторки, Екатерина Алексеевна поглядела, как спит дочь. Лена спала разметавшись, лицо ее казалось спокойным, как оно бывает спокойно лишь у спящих детей. Одеяло соскользнуло, оголив угловатые плечи, еще не успевшие загореть.