Романтичный рассказ завершился прозаичной просьбой: не мог бы маркиз ссудить её средствами — разумеется, исключительно для организации свидания с Фридрихом II и Станиславом Августом? Посол оценил способности бродячей «принцессы» — но, тем не менее, сделал вполне трезвый вывод: «Мне было ясно, что всё это сводится к тому, чтобы завладеть мной, а затем припереть меня к стенке, чтобы я дал денег». Учтивый дипломат делал вид, что верит «восточной сказке», но в конце свидания постарался разъяснить собеседнице «несовершенство и невозможность исполнения её идеальных замыслов» и посоветовал ей поскорее удалиться от греха подальше в какое-нибудь «уединённое место».
«Принцесса» не уступала маркизу в любезности. «В собеседовании моём с вами я нашла в вас столько благородности, ума и добродетелей, что даже и по сие время нахожусь в океане размышления и удивления», — писала она Античи после неудачного свидания и вновь стремилась увлечь его перспективой возрождения былого величия Речи Посполитой, а заодно и поправить своё незавидное положение. Ведь не будет же посланник считаться с такой малостью, когда несчастное отечество претерпело несправедливый раздел! «Я ничего для себя не желаю, но хочу только иметь славу восстановления Польши, — взывала она к маркизу. — Я имею к тому средства, не замедлю доставить королю нужные суммы денег из Персии для ведения войны, с ним соединится и наш народ. Что же касается до короля прусского, я это принимаю на себя, и потому должно о сём подумать особо! Курьер, которого мы отправим в Константинополь, будет иметь депеши и в Персию. Увидавшись с королём, отправлюсь в польскую украйну, а едучи в Польшу, повидаюсь также и с королём прусским; на пути же отсюда в Берлин будет мне довольно времени надуматься о депешах, кои он получил с нашим курьером; никто сего не будет подозревать, ибо все думают, что я отправляюсь в Германию в имперские земли. Какой бы ни приняли оборот дела наши, я всегда найду средство воспрепятствовать злу. Небо, поборающее нам, доставит нам успех, ежели станут нам помогать; в противном случае я оставляю всех и устрою для себя приятное убежище»>{168}.
В этих письмах и беседах самозванку несёт какой-то фантастический, лихорадочный поток сознания — сродни куражу Хлестакова из бессмертной гоголевской комедии «Ревизор», когда он рассказывал о том, как управлял департаментом и за ним посылали «тридцать пять тысяч одних курьеров».
Но дипломат не клюнул на изысканную лесть и денег не дал. Чувствительный аббат Роккатани был потрясен: блистательная