и несколько раз читал гравировку на стенке.
— Сыгай шо-нить, — попросил старик и улыбнулся, обнажив два оставшихся жёлто-коричневых зуба.
Положив пальцы одной руки на пять тончайших шёлковых нитей, склеенных рисовым клеем, другую руку Шиничиро плавно опустил на гриф. Сильнее нажимая струну за струной, изменив натяжение, отладил высоту тона. Достал из кармана гусиное перо, которым пользовался в качестве плектра, приложил к струнам. Мягкие, почти неслышные удары, похожие на тихий шёпот океана, гармонировали с тихо звучащим голосом певца. Юноша пел, и его облик необычайно преображался. Гласные звуки он тянул долго и сосредоточено, тембр его голоса изменялся — тёплый бархатный вдруг становился жёстким и тяжёлым, и снова непередаваемо светлел, то наполнялся силой чувства, то блёкнул. Хаору раскрыл рот от удивления — никогда не слышал пения друга, священник, подставив левое ухо, внимательно прислушался и лицо его разгладилось. Подошедший охранник, толстоногий гигант, задумчиво глядел в одну точку.
Кимиясу не сомневался в искренности слов молодых странников — не потому, что Шини прекрасно играл, и Хаору вправду казался замученным жизнью. Буддийский священник всегда рад приютить нуждающихся.
Оплывшая свеча догорала, в керамической тарелке скопилось много воска. Дабы усилить сочувствие священника, Хаору зачерпнул горсть воска, закинул в рот и жевал.
— Измутенные дети, откуа вы? — спросил Кимиясу, улыбнувшись. Из-за отсутствия зубов он говорил смешно, — … буддийские хаамы пидеживаютя стаииной тадитии… Вам йи не знать её?! Потому доого не имею паава содеажать вас.
Шиничиро был голоден, как зверь — хлебал суп с черепашьим мясом, закусывая пирожком с начинкой из варёных чёрных бобов. Он поглядывал на сушёного окуня, завёрнутого в листья водорослей, и глухо ворчал, как жрущий жадный кот.
Хаору, пронзаемый острым взглядом из-под кустистых бровей, замешкался с ответом, и только потерев хурму о своё промоченное задубевшее на морозе кимоно, страдальчески переспросил:
— Мы… откуда, сэнсэй? Нас держали в рабстве иноземцы-христиане.
Получив и надев не новую, но чистую и тёплую одежду, ребята остались довольны, однако вида не подали, жаловались на хворь и недомогание.
— Та-ак, — недоверчиво протянул Кимиясу, серьёзно поглядев на огромного детину-охранника. — Помнитя, что Шини-тян говойи иное. Томоэ, пйисмоти за готями, а то веемя сесясь нынте непокойное, Ёсисаа Хазиме собийати амию, скоя в Канто поти никого не останитя.
— Да? — вырвалось у Шиничиро непроизвольно. Подняв засаленную голову, он взволновано поглядел в окно: над густым бамбуковым лесом, серым холмом, похожим на шишку, светилось звёздное небо, но отсюда, за десяток