Японец-китаец, который успел раздеться до рубашки, брюк и домашних тапочек, жестом пригласил меня к столу. В ответ я совершенно неожиданно для себя сделала что-то похожее на книксен.
Когда я уселась за маленький, совсем не кухонный, а, скорее, кафешный столик, то поняла, что дико проголодалась. Очень быстро смолотила круглые булки и выдула две большие чашки зелёного чая. Японец-китаец напротив, ничего не ел, только периодически прихлёбывал чай.
Понимание того, что я совершенно не знаю человека, с которым сижу за одним столом, пришло только после того как желудок более или менее заполнился, а, может, это зелёный чай благотворно подействовал на мою память. Японца-китайца, кстати (судя по тому, как он спокойно цедил из синей пиалушки чаёк), то, что мы не знакомы, совершенно не смущало.
«Как всегда всё приходится делать самой», — подумала я и стала судорожно кумекать, с чего бы начать.
Несмотря на то, что в пределах данной конкретной кухни уровень сложности вечной женской задачи: «Как познакомиться с мужчиной» был сведён к минимуму, её решение вызвало у меня трудности. Я потратила минут десять, придумывая первую фразу, и в результате не родила ничего лучше, чем:
— Извините, а кто вы? — спросила я.
Японец-китаец оторвался от пиалушки.
— Вы имеете в виду мою национальность?
— И это тоже. Вы — японец или китаец?
— Ни тот, ни другой. Я — айн, или как изволил выразиться ваш великий писатель Антон Чехов в своём произведении «Остров Сахалин»: «айно». — Японец-китаец посмотрел мне прямо в глаза, видимо в ожидании какой-то реакции. Не дождавшись никакой, продолжил: — Точнее, айном был мой дед по матери. Бабка, его жена, была русская из даурских казаков, а по отцу — все корейцы. Несмотря на всё это, я считаю себя айном. Я — один из немногих, кто знает айнский язык.
Японец-китаец сделал паузу.
— Если вы не в курсе, Саша, айны — это такой народ, который раньше жил у вас на Сахалине и на Курилах — продолжил он. — Сейчас остатки моего народа живут на Хоккайдо. Нас осталось очень мало, не больше двадцати тысяч человек. Большинство из нас скрывает свою национальность, потому что в Японии мы всегда были «эбису» — варварами. Японцы — очень жестокий народ.
После слов о японской жестокости мне вспомнился Сергей Лазо, а затем, вполне предсказуемо мысли мои перескочили на Джордано Бруно, и я немедленно рассказала японцу-китайцу о моём вчерашнем разговоре с головой. Тот внимательно слушал и через каждое моё слово кивал.
— Только мне кажется, что это всё враки. Не понимаю, какая связь между Джордано Бруно, и, извините… — Я мотнула головой в сторону моего чемодана, который японец-китаец оставил в прихожей.