Но как сам Лермонтов принял свой гений и что он из него сделал?
После вызова на дуэль Лермонтов сказал одному из секундантов, Александру Васильчикову: «Нет, я сознаю себя настолько виновным перед Мартыновым, что чувствую, что рука моя на него не поднимется».
Зато рука самого Антикварщика не уставала поднимать новые емкости с коньяком».
Вот такие разговоры были в этой пыльной квартире. От этого можно было сойти с ума. Стихи, мертвецы, страдания раненых на полях далеких сражений. И прочее, прочее, не имеющее отношения к современности.
На какое-то время этот высокопарный стиль далеких веков увлек Свирина. Именно в этой квартире он продумывал свой имидж. Именно здесь он придумал, что будет говорить на литературном русском языке, избегая вульгаризмов и всяческого сленга.
Здесь он решил, что по возможности не будет ругаться матом.
Разговоры о славном прошлом сначала нравились Свирину своей отстраненностью, потом стали раздражать. Они не имели ничего общего с действительностью. Все эти столики, фрейлины, эльзасцы, любовные записочки и вызовы на дуэль. «Все это неправильно, – думал Свирин. – Надо держать руку на пульсе времени. Кто этого не делает, тот сам мертв!»
Все чаще он смотрел на Матвея Матвеевича как на вызывающую чувство безнадежности развалину, подтачиваемую изнутри алкоголизмом.
Но когда Антикварщик начинал говорить, он слушал как загипнотизированный, не мог не верить всему, что ему рассказывают. В этой странной квартире с ее вечно искусственным освещением и задернутыми шторами, казалось, что все возможно.
Свирин встряхнулся, как собака, вылезшая из воды, отогнал от себя воспоминания, вспомнил про свет белого дня и решил, что пора выбираться, толку от старого алкоголика все равно никакого, а бдительность его удалось временно усыпить. Так подумал Свирин и поднялся с кресла.
– Не стоит меня провожать, – сказал он Матвею Матвеевичу, попытавшемуся встать с кресла.
С первого раза ничего не получилось – антикварное кресло крепко держало своего подвыпившего хозяина. Но потом Матвей Матвеевич встал и неуверенно пошатываясь и шлепая тапками, все же проводил Вадима Свирина до двери.
Он на пару минут замер у закрытой двери и слышал, как Вадим быстрыми легкими шагами сбегает с лестницы. Ему даже показалось, что тот что-то поет, но скорее всего это был обман слуха. Покрутил в руке безнадежно пустой стакан, вернул его на стол. И вдруг захохотал и даже слегка высунул язык. У него была такая манера, выражающая высшую степень радости и лукавства.
Матвей Матвеевич извлек из-под стола антикварный письменный прибор – Аполлон в колеснице правит шестеркой – мрамор и позолота. После этого старик достал, настоящее гусиное перо, обмакнул его в настоящие чернила (никаких компьютеров!) и принялся за составление завещания.