– Нет…
– Ног не промочила?
– Да нет!.. Бог с ними, с ногами!.. Бабушка, попросите его, чтоб завтра… Я же не могу вдруг!.. Мне надо приготовиться… Бабушка, ведь, в пансион не сейчас же! Скажите ему, уверьте его… право, я, может быть, не обрежусь, вот право же…
– Хорошо, хорошо.
– А теперь скажите, что я сию минуту.
Она отёрла кистями рук слёзы и побежала в свою комнату. Здесь она умылась и причесалась с лихорадочною поспешностью. Само собою разумеется, что гребешок был приведён ею в состояние крайней негодности. Затем она надела белое платье в голубеньких мушках, чистые чулки и новые козловые ботинки. Бабушка вошла к ней, когда она обдёргивала юбку, чтоб платье казалось длиннее.
– Вот это отлично, Настенька, – сказала старушка.
– Это он приказал. Что он там делает?
– Курит. Ты вот что, Настенька… Покамест что, не съешь ли чего-нибудь? Супцу съешь… Блинчики есть… твои любимые… с сыром и в сметане… Мы пообедали без тебя… Папаше есть хотелось…
Но Настенька уже обеими руками перелистывала грамматику.
– Вы удивительные, бабушка!.. Тут некогда, а вы – блинчики! Отстаньте, пожалуйста!.. J'aime, tu aimes, il aime… Я вот сейчас… Я только капелечку… Бабушка, родненькая! Вы ему скажите, что я уже большая, что он меня может только разве за уши… J'aurai, tu auras, il aura… Ради Бога, не стойте над душой!.. Милочка, выйдите к нему, займите его… Чтоб не сейчас… Я вот мигом… Ведь, я это всё знаю… Только повторить… Que j'eûsse, que tu eûsses, qu'il eûsse… Ах, вру…
Она схватила себя за голову и затопала ногами.
– Да не мешайте мне!!
Бабушка хлопнула дверью, рассердившись не столько на внучку, сколько на Самохвалова.
«Эк девочку до чего довёл… Он своими строгостями и Машу-покойницу в гроб вогнал… Мне этот человек всегда противен был», – думала бабушка, входя в небольшую гостиную, где жёлтые лучи, разбиваясь о зелень фуксий и олеандров, играли на некрашеном полу, на берестовой мебели, обитой выцветшим ситцем, и на стёклах покоробившихся и потемневших гравюр, изображавших героев двенадцатого года.
По тону разговора, который бабушка начала со своим зятем, Настенька догадалась, что дело идёт о ней, в особенности, когда голоса стихли. Она сидела над книгой, замирая от ожидания и чувствуя, как что-то холодное точно ком снега подкатывается у неё к горлу.
Вдруг Самохвалов крикнул:
– Настя!
Сердце у девочки забилось так сильно, что ей сделалось больно. Она едва не упала. Но у неё, однако, хватило силы принять бодрый и приветливый вид. Шумя платьем, она мелкими шагами побежала на зов отца.
– Чего, папаша? – спросила она, останавливаясь у дверей.