— Мои настоящие победы неделимы, — настаивала она. — Никто не понимает моих побед.
— Вы не можете запретить мне радоваться вашим успехам, — ответил Жерар и коснулся пальца, на который он поместил кольцо.
— Я могу запретить вам притворяться, будто вы радуетесь моим успехам, но не стану, — пояснила она. — Я буду щедра.
— Благодарю, — ответил он с кивком.
Они оба встали, и он обнял ее. Она не подала знака, что согласна или что довольна.
— Теперь мы вместе, — проговорил он скорее просительно, чем утвердительно.
Она молчала.
— Могу ли я теперь называть вас мадам Жерар? Вы запрещали мне до тех пор, пока не согласитесь.
Она с усилием отвела его руки вниз и, глядя мимо него, туда, где почти голые деревья стояли над лагуной, сказала:
— Отныне я буду мадам Жерар для всего мира. И никем больше.
Никто с тех пор не называл ее иначе, как этим именем.
Мадам Жерар вспоминала, почти вслух, весь долгий вчерашний день, временами прислушиваясь к фортепианной игре, которой Жерар Жерар развлекал ее. Он сносно играл Скарлатти, чем и успокаивал ее сейчас.
— Скоро ты вернешься к своим адюльтерам, — сказала она ему поверх музыки. — Пока ты обнимаешь прачек и горничных, — она не была уверена, слышит ее муж или нет, — я лишена Малькольма, на которого мне хочется молиться. Все мои любови были такого свойства. Молельного.
Мадам Жерар, никогда не любившая и, возможно, никогда не уважавшая Жерара Жерара, недавно ощутила, что его бесконечная неверность разжигает ее интерес. В последнее время она иногда следовала за ним в такси, разыгрывая внимание и желание. И стоило ей видеть, как Жерар встречает какую-нибудь женщину и быстро уезжает с ней во второсортный отель, как она чувствовала медленное, отдаленное подобие любви, которая должна была полнокровно прийти к ней в тот давний вечер, когда он надел ей на руку кольцо.
Она обратила внимание на животную мощь, приливающую к его рукам на клавишах.
— Музыка, как и все, чего он касается, — произнесла она вслух, но так чтоб он не слышал, — всего лишь увертюра к его мужскому совершенству.
Но одна мысль, которая приходила к ней на ум и прежде того вечера в лагуне, вернулась к ней сейчас с таким пернатым проворством, как у отравленной стрелы, которая на этот раз оставит смертельную метку.
Она никогда не любила Жерара Жерара, а Жерар, разумеется, никогда не любил ее как женщину. Он боготворил ее, утоляя свои аппетиты цветущими телами обычных женщин, но (здесь оперенная стрела страшно просвистела у ее уха) его преклонение лишь росло с годами. Покуда она ставила свечки за молодых людей вроде Малькольма, он всегда держал для нее целый освещенный алтарь. Но с этого дня (тут она почувствовала, как яд стрелы поразил ее) он больше не зажжет в ее здравие ни одной свечи. Последняя спичка уже поднесена к последнему фитилю.