А в классе Женя предупреждает:
— Мальчишки, не забудьте, сегодня в шесть репетиция. Слышь, Черникин, тебя это тоже касается.
Тот старательно делает вид, что ничего не слышит, копается в портфеле, перекладывает учебники, тетради.
— Юра! Юра! Черникин! — настойчиво зовет его Женя. Она покачивает головой, и будто солнечный золотистый нимб плещется вокруг ее лица.
— Ах, да, сегодня репетиция, — словно спохватывается Черникин и широко, от всего сердца, улыбается. — А я не приду. Не могу.
— Почему? — мгновенно гаснет ответная улыбка Жени.
— А у нас киносе… — поет Черникин на мотив «А у нас во дворе…» — А у нас будут съемки… И нельзя разорва… разорваться никак… — Он взмахивает руками, как балерина.
Черникин — позер и шутник. В восьмом и девятом его дразнили Скалозуб. Сейчас уже прозвища не в ходу, стали старше.
Женя отходит огорченная. На ее пути Костя и Роман.
— Костя, не забыл?
— Помню, помню, — поспешно кивает Костя. — Приду.
— А ты, Роман? — быстро обращается она к Роману, и в голосе ее что-то изменилось.
Роман мнется:
— Ладно, приду. При условии, если ты возьмешь надо мной шефство.
Женя бросила на Романа взгляд, к которому была примешана ну самая малая толика чего-то такого, непонятного, и помчалась дальше.
На репетицию Роман опоздал. Он осторожно зашел в темный актовый зал. Лишь сцена была слабо освещена. Осторожно прикрыл за собой дверь. Рядом стояла Марианна — даже не посмотрела на него: она полностью поглощена делом.
— Свет! — неожиданно громко закричала Марианна и замахала рукой. — После этой реплики сразу давайте полный свет. Тысячу раз говорила!
Роман осторожно, почему-то на носках, перешел на другую сторону зала и сел на заскрипевшее кресло. Репетиция продолжалась. Марианна — тук-тук-тук — то тут, то там. Энергичные жесты, отрывистая, решительная речь.
Каждую сцену повторяли несколько раз, отрабатывали мизансцены. Накануне «генералки» шел полный прогон спектакля. «Лес чудес» — сказка в современном стиле. Не сорваться бы… Хотелось блеснуть. Чтобы вся школа… на всю жизнь… запомнила. Оттого Марианна как натянутая струна. Бросала свирепые взгляды на неповоротливого увальня Чугунова, покрикивала на замешкавшегося Табакова и в полный голос кричала на равнодушных, бесстрастных, вялых.
— Нельзя быть истуканом! Нельзя двигаться, говорить, как неживому! — взрывалась она. — Ну скажите: соображаете? До вас доходит? Ну, вам понятно хоть что-нибудь? Да что же вы молчите? — Марианна в нетерпении перевернулась вокруг своей оси, подняла кверху ладошку. — Скажите хоть что-нибудь, изверги!