– В таких случаях, как этот, – заявила она, – принято, как я полагаю, выражать личную глубокую признательность за оглашенные страстные чувства, невзирая на то, что ответ другой стороны может быть так неравен по страсти. Вполне естественно, что кто-то должен испытывать благодарность; и если бы лично я могла похвастаться теперь этим чувством, то, наверняка, не стала бы томить вас ожиданием услышать «спасибо». Но я не могу. Я никогда не ставила себе цели добиться вашего расположения, да и вы сами прониклись ко мне привязанностью ценою многих и долгих мучений. Мне претит причинять кому-либо боль, однако я искренне надеюсь, что она не продлится долго. То чувство неприятия вас, что родилось во мне задолго до вашей сегодняшней исповеди, едва ли хоть сколь-нибудь существенно изменится после страстного вашего объяснения.
Мистер Дарси, который стоял, облокотившись на камин, и пожирал ее взглядом, ловил каждое слово с обидой, по силе ничуть не меньшей, чем собственное его удивление. Лицо его стало бледным от гнева, и каждой своей клеткой он отказывался поверить услышанному. Он видимо боролся с собственными чувствами и не открыл рта до тех пор, пока окончательно не убедился в том, что все это ему не почудилось. Затянувшаяся пауза леденила кровь Элизабет. Наконец зазвучал его глухой, подавленный от волнения голос, пытавшийся казаться спокойным.
– И это тот ответ, на который я так рассчитывал! Позвольте мне лишь узнать, отчего, отчего так мало вы прилагали усилий к тому, чтобы быть любезной, сообщая мне свой отказ? Впрочем, теперь это уже неважно.
– Я также могла бы спросить, почему вы так намеренно меня оскорбляли, говоря о том, что полюбили меня против воли, против разума и против принципов? Не является ли это достаточным оправданием нелюбезности, если таковую вы и усмотрели в моих словах? Впрочем, помимо этого пустяка, у меня есть и более серьезные нарекания в ваш адрес, и вам о них прекрасно известно. Будь сердце мое к вам холодно, будь безразлично или даже благосклонно, как смели вы надеяться на то, что есть на свете сила достаточная, чтобы заставить меня принять руку человека, разрушившего, возможно, навечно счастье самой любимой и любящей сестры в этом мире?
Когда Элизабет произнесла это, цвет лица мистера Дарси изменился, но смущение его быстро прошло, и он не сделал ни малейшей попытки к тому, чтобы прервать барышню, которая тем временем продолжала:
– У меня есть все мыслимые и немыслимые причины, чтобы думать о вас плохо. Нет и не может быть обстоятельств, сумеющих оправдать вашу несправедливость и бессердечность в том самом деле. Вы не смеете, вы не можете отрицать, что стали главным, если только не единственным орудием их разлуки. Вы, и только вы, одного выставили на публичное порицание за капризность и легкомыслие, а другую на осмеяние светом за так и не сбывшиеся надежды, ввергнув тем самым обоих в самую глубокую пучину боли.