— Боюсь, — произнес Александр, — вам надо запастись терпением. Мне было трудно ему научиться, труднее, чем всему остальному, но в конце концов я научился, и после этого все остальное стало казаться уже очень простым.
Странный какой-то ответ; Энджи почувствовала некоторое замешательство. За столом наступила тишина, и, чтобы нарушить неловкое молчание, она вдруг попросила без всякой задней мысли:
— Александр, расскажите мне о вашем детстве. Мне очень интересно. Каким оно было в таком прекрасном доме? Наверное, счастливым?
Это было ее талантом, одним из самых сильных ее качеств — умение показать, да и в самом деле искренне испытывать интерес к людям, к их жизни; и не поддаться ей в таких случаях было трудно. Александр задумчиво посмотрел на нее, налил им обоим еще по бокалу вина (густого кларета, который, как он сказал, удивительно подходит к рыбе) и начал рассказывать.
— Мой отец был очень жестоким человеком, самым жестоким, какого мне приходилось встречать. Он был очень жесток к моей матери.
— Вы хотите сказать, что он ее бил?
— Да, иногда. По большей части говорил ей разные гадости. Что она безобразна, что она дура, что… ну и тому подобное.
Энджи решила действовать осторожно и не выспрашивать у него, что еще говорил его отец матери.
— А к вам он как относился?
— Точно так же. Тоже говорил гадости. Тоже бил. Самым жесточайшим образом. Порол плеткой для верховой езды.
— Почему? И за что?
— Господи… да за что угодно. За то, что я не все доел за обедом. За то, что мне нездоровится. За то, что я ошибся в таблице умножения или в каком-нибудь грамматическом правиле. Каждое утро он заставлял меня повторять вслух таблицу умножения. Мне никогда не давалась математика. — Александр улыбнулся, как бы извиняясь. — Не знаю, с чего вдруг я вам все это рассказываю.
— Потому что я вас спросила об этом, — ответила Энджи. До этого момента она сидела очень тихо, устремив взгляд на Александра. Тот был бледен, его рука, сжимавшая бокал, сильно напряглась.
— Да… вы как-то располагаете к исповеди. И к доверию. — На лице его вновь промелькнула улыбка. — А еще он бил меня, если я мочился во сне, что со мной случалось довольно часто. Обычно он приходил проверять по ночам или рано утром. Няня старалась опередить его, но очень трудно было угадать: он приходил в разное время. И если кровать оказывалась мокрой, он прямо там же, в комнате, бил меня, а потом заставлял ложиться в эту кровать и так и спать на мокром.
— Какой ужас, — проговорила Энджи.
— Не знаю, с чего вдруг я вам все это рассказываю, — повторил Александр, взглянув на нее. — Мы ведь могли бы и о вас поговорить.