– Там, напротив, бар Джека О’Лири, – заметил Голдринг.
Катлер рассмеялся:
– Я узнал его, но мысленно представлял себе все в обратную сторону. Похоже, улица сворачивает на девяносто градусов.
– Вы привыкнете, – успокоил его Голдринг и сел, заняв удобное кресло, в котором до этого сидела Берта, положил ноги на оттоманку и спросил: – Вы не возражаете, леди, если я закурю? – И он чиркнул спичкой о подошву, не дожидаясь ответа Берты.
– Нет, – довольно резко ответила она.
– Не присядете ли вы, мисс, – предложил Катлер, – или я должен называть вас «миссис»?
Я поспешил вступить в разговор, чтобы Берта не успела себя назвать.
– Миссис. Не присядете ли и вы?
Голдринг взглянул на меня так, будто я был мухой, ползающей по куску пирога, который он намеревался съесть.
– Я буду с вами откровенен, – сказал Катлер. – Предельно откровенен. Моя жена покинула меня примерно три года назад. Наша супружеская жизнь не была вполне счастливой. Она уехала сюда, в Новый Орлеан. Я с трудом ее отыскал.
– Верно, – вставил Голдринг, – мне пришлось изрядно повозиться из-за этой дамы.
Катлер продолжил своим мягким голосом:
– Причина, по которой я стремлюсь ее найти, в том… В общем, я пришел к выводу, что наш брак так никогда и не станет счастливым. Как это ни прискорбно, я решил с ней развестись. Когда любовь проходит, брак становится…
Берта поудобнее уселась на табурете и прервала его:
– Ах, оставьте! Со мной не надо крутить. Жена бросила вас, и вы поменяли замок на двери, чтобы она не могла к вам вернуться. Я вас не виню. Но какое отношение это имеет ко мне?
– Вы простите меня, если я позволю себе высказаться по поводу вашего живого характера? – улыбнулся Катлер. – Да, я не буду попусту тратить слов, миссис… э…
– О’кей, в таком случае давайте ближе к делу, потому что мы хотим идти ужинать, – вновь вмешался я. – Вы собираете материал для развода? Я понимаю так: Голдринг нашел ее и передал ей бумаги.
– Правильно, – подтвердил Голдринг, посмотрев на меня в замешательстве, но с уважением – и как это я, мол, догадался?
– И теперь, – сказал Катлер с ноткой раздражения в голосе, – когда прошли годы с тех пор, как я избавился от всего этого, выясняется, что моя жена собирается заявить, будто бумаги не были ей переданы.
– Вот как! – удивился я.
– Именно так. Это, конечно, абсурд. К счастью, мистер Голдринг отчетливо помнит обстоятельства.
– Верно, – проговорил Голдринг. – Это было примерно в три часа дня тринадцатого марта 1940 года. Она подошла к двери, и я спросил, действительно ли ее фамилия Катлер и действительно ли она живет здесь. Женщина ответила утвердительно. Перед этим я выяснил, что квартира снята на имя Эдны Катлер. Тогда я спросил, зовут ли ее Эдна Катлер, и она ответила: «Да». Я взял оригинал судебной повестки, копию заявления и передал бумаги прямо ей в руки. Она стояла вон там, в дверях. – И Голдринг указал на дверь, которая вела в холл.