— Ну да, мы с мамой в лагерь попали как ЧСИР, когда мне шести лет не исполнилось. В Киргизию.
После долгих уговоров («Не люблю я это время вспоминать, я лучше тебе расскажу, как мы в совхозе жили») она всё же стала потихоньку рассказывать и про лагерь, и про скитания по степи, и про завод-совхоз «Эфиронос». Про друзей — киргизов, украинцев, немцев, про чтение вслух для всех жителей — на двух языках…
В конце концов я убедила её, что всё это надо записывать. Пока неважно как. Как пишется. Главное — всё, что вспоминается, должно быть записано.
У Стеллы Натановны оказался хороший слог, писала она очень подробно и интересно. А вот немецкие и французские сказки, стихи и песенки мне рассказывала и пела, но записывать не стала — забыла письменный немецкий, а по-французски и раньше больше говорила, чем писала.
Потихоньку мы с нею стали обрабатывать эти воспоминания. Отдельные истории публиковали в газетах «Первое сентября» и «Библиотека в школе».
Тем временем вернулся с Севера её сын — тяжело и неизлечимо заболевший. Она стала ездить к нему в больницу: обихаживать, возить еду, доставать лекарства. И так — полгода. С толстой тростью в одной руке и сумкой на колёсиках в другой отправлялась она через весь город в любую погоду. Я боялась, что она сломается.
— Нет, дорогая, помощи мне не нужно. У тебя своих двое… Я справлюсь.
Она справилась. А сына похоронила. Осталась одна.
В стране шла перестройка. Стелла Натановна внимательно следила за происходящим, читала множество газет и журналов, чтобы разбираться, что к чему. Работала как доброволец в обществе «Мемориал», которое тогда занималось помощью жертвам политических репрессий. И понемногу писала. Пять страниц в неделю, что бы ни было, — такую норму она себе поставила. Написать начерно, поправить и переписать начисто.
А однажды у неё на столе появились монитор, системный блок, клавиатура… Стелла Натановна гордо сообщила мне, что выпросила у племянника старенький компьютер и теперь его осваивает.
— Знаешь, в 70 лет это не так легко, как молодым, но у меня уже получается. Вот, смотри, — сама набирала. Надо не позволять себе распускаться, а то сразу одряхлею. Моя мама лежала девять лет парализованная, а с Алькой моим немецким занималась. Вот железный был характер! Умерла, будучи в здравом уме. Мне уже за сорок тогда было. — И улыбнулась. — А догадайся, кто был главный командир в доме? С ней, конечно, иногда было тяжело. Но если бы не её железный характер, неизвестно, что бы со мной стало в те годы.
…На обложке толстой папки с распечаткой воспоминаний её рукой написано: «Стелла Нудольская. НЕ ПОЗВОЛЯЙ СЕБЕ БОЯТЬСЯ. Единственный полный экземпляр».