Эти три пункта Алексеев передал телеграфом князю Львову, а о четвертом, по каким-то собственным соображениям, умолчал: царь требовал гарантировать ему возвращение по окончании войны в Россию «для постоянного жительства в Крыму, в Ливадии». Отдельной телеграммой Алексеев просил Временное правительство направить в Могилев своих представителей для сопровождения отрекшегося императора.
6 марта пришел положительный ответ на все три пункта. Отъезд был назначен на 8-е. В этот день состоялось прощание с офицерами и солдатами ставки, которым Николай наказал «честно служить родине при новом правительстве». Ответом ему были сдавленные рыдания, несколько боевых офицеров упали в обморок. («Сердце у меня чуть не разорвалось!» – записал в дневнике Николай.) Генерал же Алексеев пожелал бывшему монарху «счастья в новой жизни».
Все эти подробности исключительно важны. Николай II не был «свергнут» или «низложен», как стали утверждать впоследствии. Он отрекся добровольно, хоть и под давлением обстоятельств. Сам передал власть Временному правительству и даже назначил председателя этого правительства. Кабинет Львова – правопреемник монархии. Свою легитимность он получил от царя. «Юридически» революции не было.
Что касается чина Львова, то Керенский в своих воспоминаниях старательно подчеркивает: «Наш председатель, князь Львов, вел свое происхождение от Рюриковичей и, следовательно, принадлежал к старейшему роду, который правил Россией 700 лет». Куда тут Романовым – их династия царствовала чуть больше 300 лет!
Царь исполнил все, что от него требовалось. И уезжал домой, к семье.
Царский поезд и поезд вдовствующей императрицы (теперь, вероятно, тоже бывшей) были готовы ранним утром 8 марта, но ждали представителей Думы для сопровождения. Представители прибыли около четырех часов пополудни. Их было четверо, старший – инженер-путеец Александр Бубликов, комиссар Министерства путей сообщения. Именно энергичный Бубликов в ночь на 1 марта не пустил царский поезд в Царское Село, заставив его повернуть на Псков; теперь он приехал в ставку с ответственнейшей миссией.
«На вокзале собралось большое количество публики… – пишут посланцы в своем отчете Временному правительству. – После кратких приветственных речей комиссары отправились в штаб, где имели 20-минутную беседу с ген. Алексеевым». Мемуаристы из числа офицеров Ставки никаких приветственных речей не припоминают, но дело не в этом. Дело в том, что в кармане у Бубликова лежит постановление об аресте Николая.
«Первым моим движением было отказаться от этой „почетной“ роли, – вспоминал впоследствии Бубликов. – Слишком мне претило разыгрывать из себя тюремщика. Но затем, поразмыслив, я решил принять поручение. Мне представлялось, что другое лицо на моем месте не воздержится от искушения проявить свою „власть“ над бывшим царем, а всякая даже непочтительность по его адресу легла бы пятном на молодую русскую свободу».