…Еще раз прошу Вас ничего не писать мне о нем. Мои письма проходят строгую домашнюю цензуру. Что так будет, я знала. В Россоши у меня осталась одна приятельница (не учительница), с которой мы условились переписываться частично по-немецки и готикой…»
Но сама Наталия Сергеевна нет-нет да и вспомнит о нем. Послал ей поздравительную открытку с рисунком художника Верейского, и вот она пишет:
«Ваша открытка с иллюстрацией художника О. Верейского к „Тихому Дону“ перенесла меня к дням моей юности на Ново-Петергофский проспект. Молодых людей в такой, то есть казачьей, форме будущие корнеты называли почему-то ногайцами и третировали их. Так что во избежание нечаянных недоразумений на домашние вечера отец приглашал юнкеров порознь, но в самом училище я танцевала и с теми и с другими. Завсегдатаями у нас в доме бывали Савицкий, вышедший в Конвой, и будущий гусар-ахтырец Левушка Панаев. Для меня они были только танцоры, разговаривал же с ними больше мой отец. Один был родом из станицы, где служил в молодости Сергей Семенович, он был знаком с родителями Панаева. Мне же нравилась только их форма…
…К нам в те годы приходили на выходные — с субботы до понедельника — трое сыновей товарища отца, служившего на Кавказе. Мальчики появились у нас один за другим по мере поступления в кадетский корпус и исчезали после производства в офицеры. Потом появилась и их сестренка, которую отец называл „второй дочкой“ и навещал в институте. Я была у них у всех за старшую.
Из мальчиков — старший, Леша Екимов, умер трагически. Это был очень замкнутый юноша, к нам пришел уже юнкером. Он говорил только с отцом, а со мной мог пробыть полдня и ничего от него не услышишь, кроме „да“ и „нет“. Будучи офицером, он участвовал в усмирении крестьянских волнений в Прибалтике и однажды застрелился на своей квартире, оставив записку, что он отслужил за годы, проведенные в военном училище, и теперь считает себя свободным располагать собой. После репрессий над ни в чем не повинными людьми он не считал возможным оставаться офицером».
«Дорогая Наталия Сергеевна!
Неделю назад я вернулся в Ленинград и не успел переступить порога своей квартиры, как зазвонил телефон и незнакомый человек сообщил мне, что умер, трагически погиб наш шкидский зав. президент нашей беспризорной республики Викниксор, Виктор Николаевич Сорока-Росинский — тот, о котором Вы еще совсем недавно вспоминали. В субботу 1 октября он переходил у Могилевского проспекта Садовую и попал под трамвай. Шестого его хоронили… Я стоял у его могилы и — впервые в жизни — произнес надгробную речь. В этой речи я, между прочим, выразил убеждение, что к могиле В. Н. будет еще протоптана тропа и что еще будет сказано — и сказано громче и лучше, чем сумел это сделать я, — то слово, которого заслужил покойный.