Это тогда же ведь… Разгоряченная, я попросила своего кавалера достать какого-нибудь питья. В киосках уже ничего не было, и Милорадович предложил побежать в столовую. Там он хватает первый попавшийся графин — думал, вода, — наливает полный стакан и протягивает мне. Я залпом выпиваю и чувствую, что глаза на лоб лезут.
— Что это?
Он налил в рюмочку, попробовал.
— Боже мой! Водка!!!
Как он бегал вокруг стола, искал какую-нибудь закуску. Ела я что-то противное, горькое, вроде маслины!
Об этом случае никто, кроме меня, не знает. И не узнает.
Самое удивительное, что я ничуточки не опьянела. Наверно, была так возбуждена танцами, что — дальше некуда.
Когда разъезжались, музыка играла марш…
Где же мы тогда жили? Куда ехали?
Зима. Снег. Поскрипывают полозья.
И вот мы — вдвоем с папой — сидим у камина. Да, да, значит, это на Миллионной, против Эрмитажа. Ведь только там у нас был камин. И там еще не было Веры Павловны. Папа печет в камине каштаны, я сижу у его ног на медвежьей шкуре. На столе — лампа с круглым, как мячик, абажуром. Эта лампа и этот абажур путешествовали за мной все мое детство. На белом, тонко просвечивающем фарфоровом шаре — средневековые рыцари, турнир, дамы, розы… Папа, ловко орудуя каминными щипцами, жарит каштаны, а я, обжигаясь, перекидывая из руки в руку, ем эти каштаны и одновременно разглядываю большущий альбом «Образцы формы иностранных войск…»
Розы… розы… белые розы… Я бегаю по Петербургу, по цветочным магазинам, ищу белые розы…
— Сударыня! Белых нет. Только красные.
Надо написать папе. Давно не писала… Боже мой! О чем я думаю! Папы же нет, он умер. И я скоро умру. Это какой был звонок сегодня? Последний?.. Вот опять начинается. Как будто включили какую-то электрическую спираль в голову… Вот нагревается, нагревается… пока еще ничего, можно терпеть, даже приятно. Нет, уже неприятно… Уже пылает… Намочить полотенце… Юра!
Села. Тяжело задышала, открыла глаза. Юрий по-прежнему у стола, по-прежнему читает все ту же газету.
— Юрик!
— Да, мама? Ты, оказывается, не спишь?
— Я не сплю… Мне худо, Юра.
— Ну, ну, не внушай себе.
— У меня голова пылает.
— А ты не думай об этом. Не распускайся.
И даже головы не повернул. Уставился в свою газету, как будто всю ее, до последнего слова, до «редакционной коллегии» хочет дочитать.
Спустила с дивана ноги, нашарила своими культяпками туфли. Нашла за подушкой еще чуть влажное вафельное полотенце. Поднялась, пошатываясь пошла.
— Ты куда это? А?
«Оглянись же! Посмотри на свою мать! Сын!»
— Я спрашиваю: почему ты встала?
— Я на кухню хочу… полотенце намочить.