Он сразу понимает, что нам нужно.
— Ortodoxische… Kirche?! О!
И начинает бесконечно долго объяснять, как нужно идти. Показывает пальцами. Направо. Налево. Прямо. Опять налево… Рисует на ладони какую-то схему. То и дело спрашивает:
— Verstehen Sie?
Ничего не поняв, мы благодарим и идем в указанном направлении. Делаем сто пятьдесят — двести шагов и видим тюрьму с белым флагом на башне, а там — за мостом — золотые куполки русской церкви.
Церковь открыта. Еще рано, службы нет, но в глубине храма помигивают лампады. За свечным ящиком никто не стоит, но где-то справа от входа столик или лоточек, на нем крестики, иконки… И рядом прохаживается немолодой высокий, стройный еще господин в толстовке. Да, в серой коломянковой толстовке, какие у нас были в моде в первые годы революции. Мы здороваемся. Спрашиваем, можно ли купить свечу.
— Ксения Александровна! — негромко зовет господин в толстовке, и тотчас откуда-то из глубины церкви появляется пожилая дама. Мило кивает нам и идет за свечной ящик. Бросается в глаза интеллигентность этих людей. У нас за свечными ящиками и вообще среди обслуживающих церковь недуховных лиц уже давно в редкость увидеть женщину, про которую можно сказать: дама. А мужчин — тех и вообще не увидишь за свечными ящиками. В маленьких провинциальных церквах даже часы читают женщины.
Покупаем за пятьдесят сантимов белую, длинную, какую-то основательную свечу, проходим к распятию… Ничего отличного, кроме этих милых старомодных людей, да разве еще этих белых стеариновых свечей, ничего отличного от нашего — питерского, московского, антропшинского или киевского — не обнаруживаем. Кажется, еще Шульгин писал, что православная церковь навсегда останется тем островом, где отдохнет русская душа. Добавлю — где бы она ни стояла, эта церковь.
Помолившись, идем по красной бобриковой дорожке к выходу.
Господин в толстовке, отойдя от своего ларечка, спрашивает, откуда мы.
— Из Ленинграда.
Брови удивленно поднимаются:
— Да-а?
И — никаких расспросов. Расспрашиваем мы. Большой ли приход, много ли молящихся?
— Нет. Очень немного. С каждым годом все меньше. Русская колония в Швейцарии вымирает, ассимилируется… На большие праздники собирается несколько десятков человек, а так — мало. Церковь существует главным образом за счет приезжих — из Югославии, Греции, Болгарии… Между прочим, мы думали, что вы — югославы…
Мы с женой обходим церковь, прикладываемся к образам Скорбящей, Николая-Чудотворца, Серафима Саровского… Когда возвращаемся, милейшая Ксения Александровна выходит из-за своего прилавка и вручает нам завернутую в рисовую тонкую бумагу просвирку. Мы тронуты, благодарим, спрашиваем, сколько должны.