— Ой ли? Ты меня пытаешься убедить, что тут нет никакой связи с Москвой?
— Не пытаюсь. — Гуров вздохнул. — Стараюсь об этой стороне просто не думать. Я же знаю, как такие дела завершаются. Все сваливается на местных функционеров, а большие дяди, которые тормозили законные акции в Москве, останутся в стороне. Ведь кто-то же несколько лет назад разрешил снять статус природоохранных с этих территорий и фактически складывал под сукно новые запросы из Самары по его восстановлению.
Майор Ершов вышел через проходную следственного изолятора и посмотрел на солнце. Чистое, весеннее, оно полыхало на небе исключительной голубизны и как будто насмехалось над человеком, которого наконец-то отпустили, исключили из разряда подозреваемых в убийстве. Это очень важно, немало для любого нормального человека. Но такие события очень часто наносят бульшую травму, чем самое несправедливое подозрение. Ты вышел, признан честным, но ощущаешь на себе грязь обидных подозрений, которую будешь смывать годами.
Все забудут об этом мимолетном инциденте, а ты все еще будешь мучительно ощущать, что тебе тогда не поверили. В твоей правоте усомнились те самые люди, которые когда-то вручали тебе награды и почетные грамоты, подписывали ходатайства о присвоении тебе очередного звания. Они просто подавали тебе руку, а теперь оказывается, что не верили тебе.
Больно так же, как вот сейчас смотреть на чистое яркое весеннее солнце, которое режет глаза. Ершов опустил голову, взял поудобнее большой пакет со спортивным костюмом и бельем. Он был уверен в том, что никто его не встретит при выходе из СИЗО. Ни один человек не кинется пожимать ему руку и галдеть, что никогда не верил в виновность майора Ершова, всегда знал, что такого просто не может быть.
Он уже успел убедиться в своей правоте, и тут за его спиной раздался знакомый голос:
— Александр Иванович!
Ершов обернулся и увидел полковника Гурова. Московский сыщик шел к нему с вытянутой для пожатия рукой, но без всяких там радостных или торжественных улыбок на лице. Ершов подумал, что этот человек ему, собственно, всегда нравился тем, что был искренен в разговорах. С ним было сразу понятно, как он на самом деле к тебе относится.
— Здравствуйте, Ершов. Рад, что вы снова на свободе.
Ершов молча пожал протянутую руку, стыдясь за то, что у него мелькнуло мимолетное желание не делать этого. Уж Гуров-то всегда был с ним честен, и оснований презирать его у Ершова не имелось.
— А вы, Александр Иванович, я вижу, целиком погружены в обиды и терзания, не так ли? Напрасно.
— Это что, на лице у меня написано? — угрюмо спросил Ершов.