— Ты угадал, бес, — впервые девушка обратилась непосредственно ко мне. — Я дочь покойного Архонта. Меня зовут Леда. И ты угадал все, кроме одного. Я знаю, что любому из свободных это покажется отвратительным, да и тебе, вероятно, тоже… Хотя ты также прижат к стенке, и поэтому подходишь мне. Возможно, я безумна, возможно, я — выродок. Но я не хочу…
Она отвернулась и решительно закончила:
— Я не хочу умирать.
Я опустился прямо на пол у ее ног, и долго молчал, бездумно подбрасывая и опять ловя серебряный феникс.
— Не знаю, — наконец сказал я. — Я, бес, больше всего на свете хочу умереть. Ты, дочь Архонта, на пороге блистательного Права хочешь жить. И оба наши желания невыполнимы. Мне кажется, мы сумеем договориться.
Зу Акила, эта домашняя мегера, заплакала.
ПРИЛОЖЕНИЕ II
(Кодекс Веры, глава Сокрытого в листве)
— Истинный дух заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть.
— В делах повседневных помни о смерти и храни это слово в сердце своем.
— Когда для выбора имеется два пути, выбирай тот, который ведет к смерти. Не рассуждай! Направь помыслы на избранный Путь и иди!…
— Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти.
— Те, кто держится за жизнь, умирают. Те, кто не боятся смерти, умирают тоже. Но делают они это по-разному.
— Если одержимость смертью достигнута, остальные добродетели придут сами собой.
— Нет у меня ни жизни, не смерти. Осознание Права для меня и жизнь, и смерть.
Заметки на полях
Когда слова вертятся на языке, толкаясь и отпихивая друг друга локтями, — все они кажутся невероятно значимыми и ужасно нравятся сами себе. Но лист бумаги нейтрально бел, он такой плоский, этот хитрый лист бумаги, что стоит словам сбежать вниз по кончику пера и упасть на заснеженную равнину, как они намертво примерзают к ней, и становятся плоскими, и лишь уныло переругиваются со вздорными запятыми. Да и чьи они, эти слова — мои? А кто такой он — тот, который есть Я?
Тот, который есть Я, сидит в данный момент на шатком трехногом табурете, в самом дальнем хранилище Зала Ржавой подписи; он сидит, прихлебывая густой остывший глинтвейн, тупо уставившись в чехарду давно знакомых страниц, и слушает самоуверенную болтовню того, который будет Я.
Этот самодовольный индюк — под индюком подразумевается тот, который будет Я — так вот, он считает, что всего написанного как раз и не стоило писать. Тот, который будет Я, утверждает, что в подобном бестолковом и дилетантском изложении тот, который был Я, выглядит полным, хроническим, бессмертным и бессмысленным идиотом.