Не хотел бы я оказаться на месте того сторожа в морге…
Вру. Хотел бы. Кем угодно, хоть сторожем, хоть веткой, хоть зайцем — но ТАМ. Дома. Кем угодно — хотя все-таки лучше самим собой.
Но обязательно — с Талькой. И с Баксом. Иначе я, наверное, повешусь ТАМ — и снова буду ЗДЕСЬ.
Я шагнул к плошке — ничто не остановило меня — и изо всех сил пнул ее ногой. Плошка взлетела в воздух, врезалась в стену, разбрызгав содержимое — и там, где дымящаяся дрянь стекала по стене, желтела и осыпалась штукатурка.
Но до пола чертов клей не дошел. Исчез. А вот куда — не знаю. И знать не хочу.
Я плюнул на Пятый Угол и переступил границу, подумал, повернулся и плюнул еще раз. Уж больно много всякого накопилось…
Неожиданный сквозняк метнулся мимо меня, плошки гнусаво задребезжали и перестали дымиться, и дверь в смежную комнату со скрипом отворилась.
В щель по-прежнему был виден письменный стол и фолиант на нем. Я пожал плечами, пересек помещение наискосок и собрался выйти в коридор.
И зачем-то обернулся.
В смежной комнате за письменным столом кто-то сидел. Спиной ко мне. И спина эта наводила на разные невеселые размышления.
Чешуйчатая была спина. С зеленоватым отливом. С костяным гребнем вдоль позвоночника.
Еще один порыв ветра распахнул дверь полностью, и сидящий за столом повернул ко мне задумчивую крокодилью морду.
— Слушай, — раздраженно сказал ящер, — ты или туда, или сюда… сквозит же, а у меня и так хвост ломит…
Утром познав истину, вечером можно умереть.
Конфуций
— Я и есть Книга, — в очередной раз заявил ящер.
Я принялся грызть ногти на левой руке, потому что на правой грызть уже было нечего. Потом согласно кивнул и одновременно пожал плечами. Оба этих жеста плохо стыковались друг с другом, но очень удачно отражали создавшуюся ситуацию.
Мой чешуйчатый собеседник облизал раздвоенным языком половину своей, с позволения сказать, физиономии, и его трехпалая когтистая лапа поиграла письменными принадлежностями на столе.
— Терпеть не могу косности мышления, — сообщил он в пространство перед собой. — Вот если бы я сказал тебе, что я — материализация местных суеверий, и в придачу стал бы жевать твою ногу, ты поверил бы мне после первого укуса. Можешь не моргать, я и так знаю, что поверил бы… А когда я говорю, что я — Книга, у тебя на лице сразу появляется кисло-сладкое выражение, и меня от него тошнит.
Мясистый хвост заерзал по полу, издавая противный скрежет. И как он умудряется сидеть на табурете, с таким хвостом-то?..
— Книга не должна сидеть за столом, — с назидательностью самоубийцы возразил я. — Книга должна лежать на столе. Плашмя… вот.