* * *
– Девяносто восемь!
– ДЕВЯНОСТО ВОСЕМЬ! – проорали мы хором.
– Девяносто девять!
– ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ!
Глядя в землю прямо перед собой, мы отчаянно гаркали нужные цифры вслед за сержантом-инструктором. Едкий пот заливал глаза.
– Восемьсот!
– ВОСЕМЬСОТ!
Да пошел ты!
Наши тени ясно прорисовывались на земле под палящими лучами солнца. Высоко над плацем развевался, громко хлопая, флаг нашего подразделения. Ветер, проносящийся над учебной зоной, отдавал морем и оставлял пленку соленой слизи на коже.
Там, в центре огромного плаца, неподвижно замер сто сорок один человек из взвода семнадцатой роты триста первой дивизии бронепехоты, выполняя изометрические отжимания. Три сержанта стояли так же неподвижно, как и все мы, по одному перед каждым взводом. Наш капитан, скривившись, наблюдал за происходящим из тени палатки, разбитой у бараков. Рядом с ним сидел бригадный генерал из Генерального штаба. А тот генерал, который и затеял весь этот фарс, скорее всего, попивал зеленый чай в роскошном кабинете с кондиционером. Сволочь.
Генерал был высшим существом из другого мира. Существом, сидевшим на позолоченном троне, возвышавшемся надо мной, Ёнабару, Феррелом. Они возвышались над младшим лейтенантом, командующим нашим взводом, капитаном, командующим нашей ротой, лейтенантом, командующим нашим батальоном, полковником, командующим нашим полком, и даже над командиром базы. Генералы были богами «Цветочной дороги» и всех, кто тренировался, спал и гадил в ее стенах. Они были настолько выше нас, что казались чем-то далеким и несуществующим.
Генералы не воровали алкоголь. Они рано ложились спать, рано вставали, всегда чистили зубы после еды, брились каждое утро – проклятые мессии. Генералы шли в бой, глядя в лицо смерти с гордо поднятой головой, спокойные, как я не знаю кто. Черт, да на самом деле все, что они делали, – сидели у себя в Нагано и составляли планы сражений. Один их приказ – и мы, жалкие смертные на передовой, как пешки, идем по шахматной доске навстречу своей страшной судьбе. Хотел бы я увидеть хотя бы одного из них рядом с нами, в грязи. У нас были собственные правила. Возможно, поэтому генералы и не приближались к нам. Черт, если бы один из них вдруг заявился сюда, я бы лично позаботился, чтобы шальная пуля обеспечила ему путевку в список убитых в бою. Эта мысль была самой миролюбивой из всех, что блуждали у меня в голове, и любой из них было бы достаточно, чтобы приговорить меня к расстрелу.
Офицеры в палатке были единственными зрителями, наблюдавшими за нашими мучениями.
Парни из четвертой роты смеялись над нами. Не так давно мы сделали их во внутреннем матче по регби с отрывом больше чем в тридцать очков, так что, полагаю, они сочли это своеобразной расплатой. Алкоголь, который мы украли, предназначался в том числе и для них, поэтому такое милое проявление солидарности трогало до глубины души. Кучка засранцев. Если кто-то из них вляпается по полной на Котоюси, я и пальцем не шевельну, чтобы его вытащить.